2. Внешним признаком иудеохристианства является объединение под одной библейской рубрикой Ветхого и Нового Заветов, их противоестественное сочетание, никак несовместимое ни с логическими, ни с нравственными нормами человеческого разума. Ведь когда читаешь библейские канонические тексты, невозможно понять, кому и зачем понадобилось совмещать человеколюбивую идеологию Нового Завета (учение Христа) с человеконенавистнической идеологией, представленной, скажем, во «Второзаконии», входящем в Пятикнижие Моисея. Человек, знакомящийся с текстами того и другого, теряется на этот счёт в догадках. И если он не желает отказываться от своего разума, он неизбежно приходит к выводу, что хотя тексты обоих Евангелий писались разными людьми, людьми противоположных мировоззрений, но поработал над ними в плане их объединения один и тот же издатель. Вот пример из размышлений нашего современника Мих. Пузырёва («Мысли в смутное время» [5]).Если Старый Завет и Евангельское учение совместимы, рассуждает автор, тогда ради чего Иисусу Христу надо было претерпевать Голгофу? «Возникает недоумение, – пишет он, – как Старый Завет веры Бога Яхве, данный евреям через Моисея, и новый Завет Веры, Евангелие Иисуса Христа, такие противоречивые, оказались в одной священной книге? Ответ поразительно прост: авторы разные, издатель один» [5; 328]. В общем и целым с таким ответом нельзя не согласиться, поскольку предполагаемый «издатель» исторически хорошо известен. Это – апостол Павел вместе с тем учением, которое в науке библиоведения получило название павлианства (см. об этом, например, в превосходной книге Зенона Косидовского «Сказания евангелистов» [6]). Но ведь надо ещё ответить и на другой вопрос: каким образом противоречивое библейское неразумие удавалось столь долго внедрять в головы и сердца многочисленных верующих, причём не только в католицизме, но отчасти и с противоположной стороны – в православии?
Священнослужители, те, что являются сторонниками истинного Православия, указывают нам на принципиальную возможность получить правильный ответ и на данный вопрос. Необходимо, пишет в книге «Православное богословие на рубеже столетий» иеромонах Иларион (Алфеев), чтобы в русскую церковную среду, и прежде всего в духовные школы, где формируются пастыри Церкви, был открыт доступ достижениям современной библейской критики. «Нужно избавиться от предрассудков по отношению к этой науке, избавиться от такого подхода, при котором священный текст воспринимается чуть ли не как упавший с неба в той самой форме, в какой он зафиксирован в textus receptus (средневековом «общепринятом» тексте) и в какой он передан в синодальном переводе» [7; 400]. Слово общепринятый взято в кавычки в высказывании Илариона неслучайно. Ещё задолго до формального раскола церквей 1054 года из синкретического христианства выделилась, как мы уже указывали выше, научная, эллинистическая линия. В ней подход к истории христианства соединяется с походом к истории вообще на научном основании, где действует принцип строгого соблюдения хронологической последовательности исторических событий. Однако иудеохристиане всякий раз нарушают данный принцип, как только сочтут это выгодным для себя.
Послушаем, например, что говорит по этому поводу проф. Московской Духовной Академии С.С. Глаголев, критикующий научный подход к истории христианства (его критика помещена в изданном в 1899 году двухтомнике «Иллюстрированная история религии» [8]). «Хронология, – утверждает он, не обинуясь, – конечно, сама по себе вещь неважная, часто неважно и точное представление о последовательности событий. Различные Евангелия различно нам представляют последовательность событий в жизни Христа. Но важны идеи, скрывающиеся за теми или иными хронологическими и историческими представлениями. Мы верим, что евреи были народом, которому были вверены слова и обетования Божии <…> [8;том 1, с.249]. Далее выясняется, что ради такой веры проф. Глаголев готов пойти и на сознательную историческую ложь. Так, кстати говоря, доподлинно установлено, что пророк Даниил жил во втором веке до н.э. Об этом, естественно, пишет и проф. И.И.П. Валетон в главе «Израильтяне» вышеназванного двухтомника. Однако проф. Глаголев как раз этот исторический факт отрицает, причём отрицает голословно. Вероятно, он всё-таки не посмел бы этого делать, если бы за его спиной не стояла вся идеологическая практика иудеохристианства.
Тайна её влияния связана с анализируемым нами понятием заданного. Заданное в иудеохристианстве отождествляется с пророческими предсказаниями. Но, как показывает научная библейская критика, большинство таких предсказаний являются либо двусмысленными, либо сфабрикованными задним числом, т.е. полученными посредством вписывания в проповедь библейского пророка тех исторических событий, которые уже произошли, уже стали известными по факту. Как ни странно, линию водораздела между научным подходом к истории христианской религии и её преподнесением в иудеохристианском ракурсе наглядно очерчивает сам проф. Глаголев. «Источник откровений религии – библейские книги, – пишет он, имея в виду Валетона, – у него только материал для научных исследований, и истиной у него владеет только чуждая веры наука. Для того, чтобы получить свои исторические выводы, он должен был отвергнуть подлинность библейских книг и точность библейских сообщений, – вот пункт, с которым никогда не согласится православный богослов. Валетону для его выводов нужно, чтобы Пятикнижие Моисеево в своём настоящем виде было написано не за 1500 лет до Р.Х., а только за 600 лет. Ему нужно, чтобы пророчество Исаии о Кире было написано не пророком Исаией задолго до события, а оставшимся неизвестным для потомства современником Кира. Ему нужно, чтобы книгу Даниила написал не пророк, живший в конце и после вавилонского плена (VI и V вв. до Р.Х.), а современник Антиоха Епифана, живший в середине II в. до Р.Х.» [8; том 1, с.249]. «Ему нужно одно, а нам нужно совсем другое» – так надо понимать С.С. Глаголева. Но ведь с одной стороны мы имеем объективную научную истину, а с другой – тезис Тертуллиана «верую, потому что абсурдно». Проф. Глаголев явно не прав, однако, и в другом отношении, когда зачисляет в свою партию всех православных богословов. Напротив, истинное Православие исторически сложилось в соединении с научным познанием, с теми достижениями научной мысли, которые в момент зарождения христианства вызрели в недрах античной цивилизации. В частности, важнейшее понятие Православия – понятие божественного Логоса – было привнесено в него из древнегреческой философии. Если многие церковные писатели (Тертуллиан, Лактанций, Арнобий), отмечает М.Э. Поснов, подчёркивали демоническую, отталкивающую сторону в язычестве, то другие (Св. Иустин, Феофил, Ориген, Климент Александрийский, Василий Великий, Иоанн Златоуст) находили в нём глубокое предчувствие божества, божественного Логоса, рассеивающего семя, лучи истины [4; 27].
Но вернёмся к вопросу о тайне влияния иудеохристианства на верующих. Новый Завет и Ветхий Завет и удаётся-то объединить посредством ссылок на ряд сфабрикованных задним числом псевдопророческих предсказаний. Подтвердим это примером, взятым на этот раз из Нового Завета. В Евангелии от Матфея содержится предсказание о грядущем разрушении Иерусалимского храма. И действительно храм был разрушен римлянами в 70 году. Но как возникло данное конкретное предсказание? Это нетрудно будет понять, если знать о том, что само Евангелие было написано гораздо позже указанного срока. Зенон Косидовский уточняет: написание Евангелия относится к периоду между 85 и 110 годами. Этот вывод, указывает он, опирается на анализ текста, содержащий намёк, явно касающийся преследований христиан при императоре Домициане, правившем в 81–96 годах. «В пользу поздней даты его (Евангелия. – Л.А.) появления говорит ещё целый ряд лингвистических и текстовых доводов, например, выраженное автором разочарование по поводу того, что задерживается ожидавшееся первыми христианами второе пришествие Иисуса Христа» [6;42].
Можно проследить механику образования псевдопророчеств задним числом на примере предсказаний Нострадамуса, ставшего модным в наше время, особенно на рубеже второго и третьего тысячелетия. Никто не сумел извлечь из них даже малейших предвидений относительно будущих событий, зато немало нашлось тех любителей Нострадамуса, кто, фиксируя уже отошедшие в прошлое или текущие события, успешно вписывал их в нострадамусовские катрены.