Поиск по сайту
Подписка на рассылку

Судьба монархической идеи в России

 

                   3. Самодержавная монархия как империя. Пространственно-временные аспекты                        

       Российскую самодержавную империю обвиняли ранее и сейчас всё ещё продолжают обвинять в грехах империализма. Но империализм империализму рознь. Одно дело – империализм колониальный, основанный на грабеже природных ресурсов и эксплуатации населения в захваченных колониях, и совсем другое дело – естественное стремление расширять границы своего государства в целях укрепления его безопасности. Не всегда инициатива в этом стремлении исходила от самодержавной власти, но она в общем и целом, за некоторыми исключениями, закрепляла за собой те земли, которые открывали русские первопроходцы. А были ими в основном казаки. Казачью пространственную экспансию прекрасно описал А.И. Герцен, называя казачество неутомимой стражей крайних рубежей страны. Казачество, по его словам, основало на самых опасных передовых постах военные, республиканские и демократические общины, сохранившиеся ещё к началу восемнадцатого столетия. «История их блистательна. Запорожцы были странствующими рыцарями простонародья (…). При Иване IV горсть казаков завоевала Сибирь. Вождь их, Ермак, не довольствуясь тем, что дошёл до Тобольска, умирающей рукой водрузил своё знамя в Иркутске. После него другой казак (Семён Дежнёв – Л.А.) пробился сквозь ледяные пустыни, как будто какая-то магнетическая сила влекла его к Тихому океану, как будто он провидел великое назначение России, раздвигающей свои пределы вплоть до границ Америки» (А.И. Герцен. О социализме. Избранное. М.: Наука, 1974, с.415). Получилось в истории так, что Российская империя в конце концов достигла своих естественных пределов (если не считать ошибочного присоединения Польши и Финляндии) и остановилась на переходе одного вида динамического развития к другому. Закончился этап империализма пространственного. По идее он должен был смениться империализмом временным. Но этого не произошло, что и стало одной из основных причин государственной катастрофы.
      Чтобы обосновать такой нетривиальный вывод, нам придётся сделать небольшое отступление и пояснить, как понимается в данном контексте пространство и время и какой смысл вкладывается в понятие «временной империализм».
      Принято считать, что свойствами пространства и времени интересуется главным образом физика, а для исторических наук пространственно-временные параметры служат лишь внешними атрибутами по отношению к той среде, в которой происходят социальные процессы. Полагают, что социальные процессы могут протекать с той или иной скоростью, могут подвергаться ускорению или замедлению, но это никак не влияет на течение времени, в которое они естественно включены. То же относится и к пространству. Это – один из самых закоренелых предрассудков в научном мировоззрении. В числе первых мыслителей, кто подверг его разоблачению, был П.А. Флоренский. И мы коротко изложим его соображения по данному вопросу, чтобы воспользоваться ими для осмысления предлагаемых здесь понятий.
       В лекциях по теории искусства, относящихся к 20-м годам прошлого столетия, Флоренский показал вообще несостоятельность классической концепции пространства и времени как с точки зрения современной физики, так и с точки зрения других – гуманитарных и исторических – наук (см.: Священник Павел Флоренский. История и философия искусства, М.: Мысль, 2000, с.79 – 386). Применительно к пространству сформулированные им принципиальные положения выглядят так.
1.      «В действительности (как она предстаёт перед исследователем. – Л.А.) нет ни пространства, ни реальности, – нет, следовательно, также вещей и среды. Все эти образования суть только вспомогательные приёмы мышления ….» (с.83).
2.      При рациональном познании свойства действительности описываются с помощью рациональной модели. Они «куда-то должны быть помещены в модели, т.е. в пространство, вещи или в среду. Но куда именно – это не определяется с необходимостью самим опытом, и зависит от стиля мышления и вообще от строения мышления, а не от строения опыта» (с.83).
3.      В общем случае свойства действительности распределяются таким образом, что часть их относится к среде, а другая часть к пространству- времени. Граница между средой и пространственно- временным многообразием подвижна и в значительной мере условна, но проведение такой границы необходимо.
4.      Можно поэтому смотреть на вещи как на «складки» или «морщины» пространства, места его особых искривлений (с.83).
       Сказанное о пространстве относится mutatis mutandis и ко времени, так как, согласно теории относительности, время образует вместе с пространством единый четырёхмерный пространственно-временной комплекс. 
       У исторического времени тоже выявляются свои «морщины» и «складки», которые можно отождествлять с историческими событиями. (Непосредственно такого заключения у самого Флоренского нет, но оно неизбежно вытекает из его суждений). Тогда многое в истории, непонятное в рамках «плоского», линейного представления о времени, становится доступным для понимания, вплоть до понимания корреляции исторических событий, относящихся к прошлому и будущему. 
       Указывая на подвижный и условный характер границы между пространством-временем средой, Флоренский предупреждал, однако, о недопустимости релятивистских ошибок. Выбрав однажды границу между тем и другим, мы должны считаться с ней в каждой конкретной области исследований и не менять по своему субъективному произволу.   
     
  Когда мы теперь, учтя   выше изложенные соображения, соотносим атрибуты империи как (социальной) среды с непосредственно примыкающим к ней пространством – временем, мы приходим к заключению, что в её развитии может преобладать то пространственный, то временной аспект. Если империя прекращает своё экстенсивное расширение в пространстве, то она должна переключиться на интенсивный путь развития во времени, иначе она распадётся и погибнет. Но именно так и случилось с Российской империей. Освоив предназначенное ей пространство, достигнув своих естественных рубежей, она не смогла приступить к освоению времени. Эта особенность имперского бытия стала доступной пониманию, к сожалению, только после революции. Тогда появилась концепция овладения временем, изложенная русским мыслителем В.Н. Муравьёвым (1885 – 1932) (см.: В.Н. Муравьёв. Овладение временем. М.: РОССПЭН, 1998).
     Муравьёву казалось или хотелось надеяться, что при всех трагических издержках революции она должна стать масштабным переворотом в мировидении, необходимым сдвигом от преимущественно пространственного восприятия социальной среды к восприятию временному, и тогда она могла бы найти историческое оправдание, несмотря на совершённые в ходе её преступления. С этой надеждой он и обратился в письме к Троцкому, видимо, не совсем осознавая, с кем ему приходится иметь дело. В письме звучит призыв к освоению той новой формы социальной деятельности, которую автор называет времяобразующей. «Я, – гласят строки письма, – невольно являюсь представителем части русской интеллигенции, той бесправной части, которую суровый пролетарский режим не только лишил возможности выражать свои мысли, но лишил даже самой способности мысли, заставив её заняться исключительно насущным хлебом.      Между тем речь идёт о разногласии необычайно глубоком и чреватом последствиями для всего будущего» (с.83). Что за разногласие имеется в виду? – Разногласие по вопросу о назначении революции. Троцкистско-ленинская клика бредила мыслью об установлении «пролетарской» власти в масштабах всего Земного шара. Всемирная революция, начало которой, как считали троцкисты, положила революция в России, должна была привести, по их замыслу, ко всемирной империи как одной из форм их мирового господства. А Муравьёв назначение российской революции хотел бы видеть в том, чтобы она радикальным образом повернула общественную мысль в направлении выполнения программы по овладению временем. Причём имел он в виду не какую-то умозрительную игру со временем, а вполне конкретную реорганизацию включённой во временной поток производственной, экономической деятельности людей и вообще всей реальной культуры. Поэтому он и указывал на столкновение двух различных политических взглядов, двух несовместимых способов мышления. «Это встреча, – писал автор, – двух совершенно различных масштабов мысли, суждение об одной и той же действительности в двух совершенно различных плоскостях. Вопрос сводится к следующему: должны ли мы применить к окружающему масштаб новой всемирной эры, которая захватит века, а может быть, и тысячелетия, или же происходящее постигнет судьба всех подобных ему революционных потрясений?» (с. 83).
      Муравьёв был сослан в Нарымский край, где работал на метеостанции и умер от тифа в 1932 году. Ему не довелось быть свидетелем того, что его мечта начала осуществляться в последующие годы сталинского правления. Об этом разговор впереди. А сейчас отметим ещё один важный момент в данном вопросе. Были, помимо Муравьёва, и другие русские мыслители, которые правильно оценивали исторический смысл революции 1917 года. Никакой революции в точном значении этого термина – революция↔переворот – в России не было. Было завершение той тенденции, что сложилась в стране с приходом к власти Дома Романовых. Эту тенденцию задолго до 1917 года называли «революцией». Но имели в виду революцию антинациональную. Посмотрите, что писал в своё время А.И. Герцен (статья «Русский народ и социализм»): «Русское самодержавие вступает в новый фазис. Выросшее из антинациональной революции, оно исполнило своё назначение; оно осуществило громадную империю, грозное войско, правительственную централизацию. Лишённое действительных корней, лишённое преданий, оно обречено на бездействие; правда, оно возложило на себя новую задачу – внести в Россию западную цивилизацию, и оно до некоторой степени успевало в этом, пока ещё играло роль просвещённого правительства.
      Эта роль теперь оставлена» (А.И. Герцен. О социализме. М.: Наука, 1974, с.288 – 288).
      Говоря об антинациональной революции, автор имеет в виду деятельность Петра I. Но её пагубные черты проявлялись и до петровской эпохи, и после неё. Достаточно вспомнить о религиозном расколе XVII века, спровоцированном сверху. А чего стоил в национальном плане отказ царской верхушки и дворянской элиты разговаривать на своём родном языке! Пушкин, как всегда, был предельно точен, когда назвал представителей Дома Романовых революционерами («Все Романовы революционеры и уравнители»). Сущность царя-революционера Пушкин наглядно изобразил в «Сказке о золотом петушке».
Назад 1 2 <3> 4 5 6 Вперед