Поиск по сайту
Подписка на рассылку

Об опыте кооперативного движения в России

 

 

                                                                                        Антипенко Л.Г.

                                                                             Институт философии РАН

                                                                           г. Москва

 

Об опыте кооперативного движения в дореволюционной России:   школа организационного производства

                                        I

     Опыт кооперативного движения, возникшего в России примерно за два десятилетия до революции и радикально преобразившего тогда экономическую жизнь страны, до сих пор крайне мало изучен, ещё меньше востребован. Опыт этот, имевший в тех исторических условиях социалистическую направленность, мог бы оказать, по моему глубокому убеждению, положительное влияние и на наведение созидательного порядка в российской экономике в наше время, независимо от того, будет ли такой порядок называться капиталистическим или социалистическим. 
      Практическая сторона кооперативного движения в дореволюционной России дополнялась теоретическими изысканиями, проводимыми в школе организационного производства. Она была представлена  именами таких экономистов и специалистов по управлению народным хозяйством, как А.Н. Челинцев (1874–1962), Н.П. Макаров (1887–1980), А.А. Рыбников (1877–1939/1941), А.Н. Минин (1881–1943), Г.А. Студенский (1898–1930) и рядом других деятелей, принимавших в той или иной мере участие в работе школы и в её основании.  Кооперативный опыт с разных сторон  изучали и обобщали также и такие известнейшие авторитеты отечественной экономической мысли, как А.И. Чупров (1842–1908), М.И. Туган-Барановский (1865–1919), К.А. Пажитнов, бывший, кстати говоря, директором Петроградского кооперативного института. Главой школы по праву считается  А.В. Чаянов (1888–1937). 
      А.В. Чаянову принадлежит замечательное произведение – «Краткий курс кооперации», второе (подлинное) издание которого вышло в 1919 году. (Стоит обратить внимание на тот факт, что тексты четвёртого издания книги, выпущенной в свет в начале 20-х годов под тем же названием, не принадлежат к текстам самого автора). Вот что мы узнаём из чаяновской книги. "Когда десять лет тому назад, – пишет автор, – в 1908 году, русские кооператоры впервые собрались на всероссийский кооперативный съезд, наше русское кооперативное движение робко начинало свои первые шаги, скромно учась у своих заграничных товарищей кооператоров Англии, Франции и Германии.Теперь, по размаху своей работы, русская кооперация первая в мире. Десятки тысяч кооперативов выросли во всех уголках нашего отечества, объединили в себе миллионы членов крестьян, рабочих и горожан; многие сотни союзов связали кооперативы в одно целое и придали ему исключительную мощь"[1].
     Первая в мире создала, по словам Чаянова, такие исполинские организации, как Центральный союз потребительских обществ, Центральное товарищество льноводов, Сибирский союз маслодельных артелей и другие кооперативные объединения, включающие в свои денежные обороты сотни миллионов рублей. При этом констатируется тот факт, что русская кооперация не распылена по отдельным регионам, но выражает в своей работе единую волю Всероссийских кооперативных съездов и совета этих съездов, выполняющего в свою очередь постановления высшего органа.
      Все это представляет собою диковинную небывалую экономическую мощь и дает светлое будущее русскому крестьянину, если... только сам крестьянин не променяет созданной им самим кооперации, как Иаков свое первенство на чечевичную похлебку – на услужливого лавочника и прасола"[2].
     Русского крестьянина, как теперь хорошо известно, прямым способом обмануть не удалось. Сами принципы кооперации были направлены на исключение экономического обмана. Чтобы четко осознать, почему кооперативное движение в России вылилось в одну из форм мощного социального прогресса, надо иметь правильное представление о понятии кооперативного процесса как такового. Пока заметим, что теория кооперативных начал в экономической жизни общества вскрывает те связи между людьми, которые представляют собой аналог синергетических связей, реализуемых между природными объектами. Духовным же основанием российской кооперации служил православно-христианский принцип абсолютного различия добра и зла.
     Для русского крестьянина, повернувшегося лицом к кооперации, абсолютное зло выступало во вполне конкретном облачении. Там был местный шинкарь, спаивающий и обирающий его часто до нитки, затем выстраивались в один ряд зловещие фигуры перекупщика, ростовщика и прочих паразитических элементов, присваивающих большую часть плодов его труда.И уже простейшая форма кооперации – сбытовая – позволяла избавиться от паразита-перекупщика. А дальше больше: входила в жизнь потребительская кооперация, разные виды сезонного объединения трудовых усилий и т.д. вплоть до наиболее всеобъемлющей формы – производственной кооперации. И каждый вид кооперирования приносил свои осязаемые плоды.
      Не оставалось в стороне государство. Земельные банки, большая сеть ссудных касс – все это оказывало неоценимые услуги кооператорам в их усилиях по увеличению полезности труда. Через агропромышленный комплекс страны методы трудовой кооперации быстро проникали в разные отрасли промышленности, что и обеспечивало высокие темпы развития не только сельскохозяйственного, но и промышленного производства.
     Русского крестьянина, как теперь хорошо известно, прямым способом обмануть не удалось. Ведь сами принципы кооперации были направлены на исключение экономического обмана. Но чтобы четко осознать, почему кооперативное движение в России вылилось в одну из форм мощного социального прогресса, прерванного, к сожалению, революцией, надо составить более точное представление о понятии кооперативного процесса как такового. И здесь нам помогают теоретические наработки школы организационного производства.

II

     Высшим достижением научной мысли, инициированной школой организационного производства, оказался метод изучения органической связи кооперативных процессов в обществе с биосферным, или биосферическим, как его называли В.И. Вернадский и П.А. Флоренский, опытом функционирования и развития Земной биосферы. Приобщение общества к этому опыту означает согласование, гармонизацию двух видов исторического развития – истории развития земного человечества и истории развития Земной биосферы. В настоящее время необходимость такого согласования в свете глобального экологического кризиса выражают понятием ко-эволюции (Н.Н. Моисеев и др. коэволюционисты).
     Поскольку биосферный опыт предполагает вписывание хозяйственной деятельности людей не в отдельные биоценозы или биотопы, а в Земную биосферу в целом, то, естественно, выделяется и изучается её наиболее  общая характеристика, представленная присущим ей пространственно-временным многообразием. Речь идёт, таким образом, об изучении тех свойств пространства-времени, которые оно приобретает, будучи преобразованным Земной биосферой. Пространственно-временной континуум Земной биосферы отличается по своим признакам от обычного физического пространства-времени, известного нам по школьным учебникам физики. В.И. Вернадский определял различия между свойствами пространства-времени, присущими неживой материи, и свойствами пространственно-временного многообразия, присущими живому веществу Земной биосферы, в терминах симметрии и диссимметрии[3]. Последнюю он именовал диссимметрией Л. Пастера, впервые открывшего проявление правизны и левизны в строении молекул живых организмов[4].        Биосферный опыт, как мы уже сказали выше, предполагает не только изучение того, как функционирует и развивается Земная биосфера, но нацеливает на наше приобщение к её эволюции. В задачу такого приобщения входит освоение, усвоение исторического, или, точнее говоря, общеисторического (для Земной биосферы и человечества)  времени[5]. Известно, что время проявляет себя трёхсторонним образом, имеет три функции: созидать, сохранять и уничтожать (бог Хронос пожирает своих детей, как говорили древние греки о последней функции). Так повелось, что физики в своих изысканиях обращали внимание в первую очередь на функцию сохранения. Но сохранения – чего? Ответ на этот вопрос известен с тех пор, как был открыт закон сохранения энергии, в котором утверждается, что с течением времени ничего не меняется в отношении количественного содержания энергии: энергия не возникает из ничего и не превращается в ничто. (Впоследствии законы сохранения энергии, количества движения (импульса), момента количества движения и других мер движения были соотнесены с соответствующими видами симметрии (однородности, изотропности и т.п.) пространства и времени).
      Что касается двух других функций времени, то тут  выяснилась следующая вещь. Оказалось, что время обладает не только арифметическими (алгебраическими) свойствами – свойствами увеличения или уменьшения временной длительности на темпоральной шкале, – но и векториальными свойствами, т.е. свойствами направленности, для выражения которых недостаточно алгебраических операций. Поэтому возникла необходимость использовать для характеристики временного потока геометрически задаваемые вектора, т.е. иметь дело не только со скалярными величинами, но и с величинами векторными. Не вдаваясь в математические подобности, скажем, что два противоположно направленных временных вектора задаются в не-евклидовом пространстве Лобачевского как комплексно-сопряжённые величины. Суть дела, однако, проще будет объяснить, апеллируя опять же к понятию энергии.
      Энергия, помимо своей количественной характеристики, т.е. экстенсивного свойства, имеет ещё свойство интенсивное, которым определяется её ценность. На шкале ценности откладывается величина энтропии вместе с величиной, ей противоположной – эктропией.  Высокоэнтропийная энергия – значит энергия рассеянная, деградированная, малоценная в том смысле, что её нельзя использовать для выполнения физической (и психической) работы. Напротив, эктропия есть показатель ценности энергии. Важно понять, что в природе имеют место два разнонаправленных процесса: энтропийный и антиэнтропийный, или эктропийный. В.И. Вернадский сделал громадной важности открытие, согласно которому Земная биосфера обладает свойством накапливать свободную, т.е. эктропийную, энергию, которую и использует в своих хозяйственных целях земное человечество. Основную работу по этой части функционирования биосферы выполняют, как известно, зелёные растения.
    Теперь, возвращаясь к вопросу о времени, мы можем эксплицировать понятие его векториальнх свойств на основании следующего тезиса: глобально-эктропийному процессу, имеющему место в Земной биосфере, соответствует эктропийная, созидательная компонента времени, которая противостоит энтропийной, разрушительной его компоненте. В зависимости от того, согласуется ли экономическая деятельность людей с первой или второй временной компонентой, она подразделяется на деятельность технологическую и деятельность тектологическую (термины «тектологический», «тектология» происходят от греческого слова tektonikos, что значит созидательный)[6]. Тектологическая деятельность направлена на поддержание жизни, технологическая – в конечном счёте наносит жизни ущерб. Ибо жизнь, как писал ещё в начале XX века Ф. Ауэрбах, есть «та организация, которую мир создал для борьбы против обесценения энергии»[7]. Говоря о диссимметрии времени в смысле выделения во временном потоке антиэнтропийной компоненты, мы должны постоянно помнить о том, что такая диссимметризация времени возможна только вместе с диссимметризацией пространства. На это обстоятельство специально обращал внимание В.И. Вернадский. Он не рассматривал время, как это делают обычно,  просто в качестве четвёртого измерения, добавляемого, для удобства  математического выражения формул в релятивистской физике, к трёхмерному пространству. С позиции натуралиста, не подверженного абстрактному суеверию (Н.В. Устрялов), он рассматривал время и пространство в неразрывном единстве, как единый пространственно-временной конгломерат.
     В тектологии человеческий труд, как экономическая категория, оценивается двояко. Он подразделяется на труд созидательный и труд расточительный. Эти понятия были введены в научный обиход российским учёным С.А. Подолинским (1850–1891). Имеется в виду в первую очередь его статья "Труд человека и его отношение к распределению энергии", опубликованная в 1880 году[8]. Исходя из фактических данных по исследованию трудовой деятельности как таковой в ней выносится суждение  о том, является ли тот или иной конкретный труд полезным, т.е.созидательным, или расточительным. [9].
      Основным источником превратимой энергии, могущей быть преобразованной в полезную для людей работу, является, как указывал автор, солнечное излучение. Солнечная энергия стала, после исследований Подолинского, объектом изучения в естественнонаучной политэкономии. В ней распознали "субстанцию", служащую достаточно общей мерой стоимости предметов хозяйственного производства (товаров и услуг). С этих позиций расточительный труд предстаёт как совокупность социальных действий, противоположных полезному труду в том смысле, что такие действия приводят в конечном счете к увеличению количества энергии, безвозвратно рассеиваемой в пространстве[10].
     Хаотизация, или энтропизация, солнечной энергии не является, как утверждают теперь экологи, единственной характеристикой расточительного труда. Поскольку в его оборот включается не только небесная энергия, но и земное вещество, он неизбежно сопровождается хаотизацией и деградацией всей природной среды. И потому он – источник экологических бедствий и неурядиц, ведущих к глобальной экологической катастрофе. Экологи предупреждают о возможности её наступления в результате нарушения исторически установившегося равновесия в Земной биосфере.
     В отечественной научной и философской литературе вместо терминов «энтропия» и «эктропия» вначале использовалась другая терминология. Н.А.Умов (1846–1915) ввёл и обосновал понятие стройности. Место «энтропии» занимало «нестроение». Этой терминологией и теперь целесообразно пользоваться, когда дело касается социально-гуманитарных наук.
                                                 
                                              III

     Обобщая опыт практической и теоретической деятельности, развёрнутой российской школой организационного производства, мы могли бы дать определение того прогрессивного социального строя, который соответствует историческим традициям русской, российской цивилизации. Назовём его биосферным социализмом, помня о том, что в дальнейшем может быть изыскано и более точное название.
     Биосферный социализм представляет собой особый способ воспроизводства общественной жизни, при котором (всякий раз) совершается переход от нестроения к стройности (от энтропии к эктропии) при соблюдении трёхсторонней справедливости – социальной, национальной и в отношении к Природе.
     Понятия социальной и национальной справедливости не означают установления чего-то такого вроде «серой уравниловки» «развитого социализма», ибо такая уравниловка ведёт не к понижению, а к повышению  энтропии. Понятия эти должны означать, что в условиях биосферного социализма не допускаются проявлений социального и национального паразитизма, откуда бы такие проявления ни исходили – со стороны кланов, сословий или классов. Концепция  же справедливого отношения к Природе (Земной биосфере) требует установления эквивалентного обмена между обществом и Природой[11]. Довольно точный критерий такого отношения был  введён С.А. Подолинским, позже описан Д.И. Менделеевым. В энергетическом плане критерий эквивалентного обмена связан с онятием 
превратимой (эктропийной) энергии.
     Мы именуем оставленное в прошлом русское кооперативное движение  движением социалистическим ещё и потому, что оно служит конкретным примером очередного перехода от нестроения к стройности при воспроизводстве социально-экономической жизни людей. Посмотрим, что на деле означал такой переход.
      В своё время А.И. Герцен писал: «Мы русским социализмом называем тот социализм, который идёт от земли крестьянского быта …, от общинного владения и общинного управления, – и идёт вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука»[12]. Герцен видел истоки русского социализма в кооперативных началах крестьянской общины и рабочей артели. Однако в конце XIX – начале XX столетия выяснилось, что прежний общинный строй жизни уже не мог обеспечить экономического прогресса в стране. Поэтому и был совершён очередной шаг от нестроения к стройности. Он парадоксальным образом  связан со столыпинскими земельными реформами.
      Как известно, реформы П.А.Столыпина имели капиталистическую направленность. Столыпин не видел для России иного пути экономического развития, нежели тот, по которому уже давно двигались страны Западной Европы. Но внедрение в жизнь его реформ привело вовсе не к тому результату, на который они были рассчитаны. Вместо ожидаемого капитализма – бурное зарождение социалистических начал в экономике на базе охватившего всю страну кооперативного движения. Вместо обреченного на отмирание идеала общинной жизни – его возрождение на более высоком уровне, соответствующем технологически развитому состоянию производительных сил.
      Начало  реформам положил принятый Правительствующим Сенатом Указ "Об отмене выкупных платежей". Он датируется 3-м ноября 1905 года[13]. В 1906 году было издано в том же направлении еще два указа: Указ от 9 ноября "О крестьянском землевладении и землепользовании" и Указ от 15 ноября "О выдаче ссуд под залог надельных земель". Наконец, 14 июня 1910 года принимается, одобренный Государственным Советом и Государственной Думою, Закон об изменении и дополнении некоторых постановлений о крестьянском землевладении.
     В первом Указе отменялось Положение 1861 года, согласно которому освобожденные от крепостной зависимости крестьяне прикреплялись к наделенной землей общине. По старому закону крестьянин мог выйти из общины и получить во владение отдельный участок земли только при условии, что он либо уплатит выкупной налог, либо добьется согласия, на свое отделение, всех членов общины.
     Содержание Указа от 15 ноября 1906 г. отражено в самом его наименовании. Указом же от 9 ноября 1906 года планировалось решение двух коренных задач:
1) насаждение частной собственности у крестьян путем облегчения выхода из общины;
2) развитие   уторского и отрубного землевладения на надельных землях взамен господствующей чересполосицы.
      Получив право на свободный выход из общины, пользующиеся этим правом крестьяне получали материальные выгоды (например, им разрешалась покупка земли у сельского общества на льготных условиях). Правительству вменялась обязанность оказывать выходцам финансовую и кредитную помощь, а также помощь по организации землеустроительных работ.
      Закон от 14 июня 1910 года восполнял пробелы и недостатки трех предыдущих указов, укрепляя их юридическую базу. По широте охвата земельных вопросов ему не было равных в предыдущей истории российского государства.
     Противники аграрной политики Столыпина, среди которых было немало и патриотически настроенных общественных деятелей, обращали внимание на те огромные трудности, которые возникнут при дележе прав и обязанностей между крестьянами, остающимися в общине и отпадающими от нее. В 1907 году известный русский экономист А.И.Чупров указывал ещё на одну опасность – опасность  чересполосного землепользования. "В том, – в частности писал он, – что такая форма землепользования возникнет у нас на месте нынешнего мирского строя, убеждают как примеры Западной Европы, где община, по ее распаде, обыкновенно заменялась подобным аграрным устройством, так и то соображение, что нынешние общинники, а будущие собственники, никакого иного порядка не знают и ни к какой более совершенной и целесообразной форме земельных отношений не подготовлены"[14].
      "Ко всему изложенному, – читаем мы дальше в обзоре критических аргументов, – необходимо присовокупить, что против указа 9 ноября высказываются и крайне консервативные органы. В означенном законе они усматривают полное уничтожение общины, а это последнее, по их мнению, неизбежно должно повлечь собой усиленное размножение пролетариата, проникновение в деревню беспокойных элементов, ослабление семейных общественных связей, в случае же дарования евреям равноправия – скупку евреями крестьянских наделов и полное подчинение деревни еврейскому влиянию"[15].
     Были ли консерваторы, высказывающие подобные суждения, еще и реакционерами, как их впоследствии принято было называть? И всякая ли реакция представляет собой обязательно нечто плохое? Опыт нашей отечественной истории выявляет необходимость избирательной оценки всевозможных социальных и национальных реакций. Мы впервые открыто ставим вопрос о сущности реакции на социалистический характер российского кооперативного движения. Такие русские деятели, как А.И. Чупров, никоим образом не могли выступать против кооперации. Другое дело, что невозможно было заранее предвидеть, к какому результату приведут столыпинские земельные преобразования. А результат оказался таким, что система кооперативных отношений охватила как тех крестьян, которые получили хуторские наделы земли, так и тех из них, что оставались в общинах.
      Об успехах, достигнутых в экономическом развитии России за два десятилетия, предшествующие революции, можно судить по ряду показателей, изложенных в Белой книге России[16].

• Накануне революции русское земледелие достигло полнейшего расцвета. В течение   двух   десятилетий,   предшествовавших   войне    1914-1918   годов, урожайный сбор хлебов удвоился. По сбору семян основных злаковых культур Россия стояла выше (опережала на 1/3) Аргентины, Канады и США вместе взятых. Если в 1894 году сбор ржи составлял 2 млрд. пудов, то в 1913 году  –  4 млрд. пудов.

• Урожай хлопка в 1913 году и даже в военные годы покрывал годичные потребности российской текстильной промышленности. Последняя удвоила свое производство в период между 1894 – 1911 годами.

•   До революции Россия производила 4/5 всего мирового урожая льноволокна[17].

•   Россия    поставляла   на   мировой   рынок    50%    от   общего    количества экспортируемых яиц.

•  Выплавка чугуна с 1895 по 1914 год увеличилась на 250%, стали на 204%. Добыча меди за период с 1895 по 1915 год возросла на 375%. Наконец, золотой фонд страны возрос к 1914 году, по сравнению с 1894 годом, на 146%.
       Финансовую мощь страны Бразоль характеризует, приводя такие данные: "В царствование Императора Николая II-го была введена золотая валюта, причём Государственному Банку было предоставлено <право> выпускать 300 000 000 рублей кредитными билетами, не обеспеченными золотым запасом. Но правительство никогда не воспрользовалось этим правом, но, наоборот, обеспечило бумажное обращение золтой наличностью более чем на 100%" (см. сноску 18). 
       Данные сведения, приведённые Б.Л. Бразолем, относительно экономических достижений Николаевской России, верны на все сто процентов. Но в его Белой книге нет ответа на главный вопрос: как же в таких, казалось бы, благоприятных для населения страны материальных условиях возникла революционная смута? А подлинный ответ надо искать в содержании как раз проведённой в 1895–1897 годах денежной реформы. Финансовая реформа, осуществлённая С.Ю. Витте, переправила большую часть экономического богатства России в руки иностранных капиталистов и их российских прислужников. Эта реформа, по сути дела, представляла собой финансово-экономическую диверсию против Российского государства. Её пагубные результаты теперь нам известны, но они были достаточно хорошо известны и тогда, ещё лет за 10–20 до революции. К сожалению, ни сам царь, ни царское правительство не захотели внять разумным доводам, направленным портив реформы, которые исходили от таких выдающихся русских экономистов, каким был, в частности, Д.В. Бутми де Кацман (1856–1918 (?)). Прежде чем дать ему слово, покажем на одном примере, как реформа Витте преподносится в большинстве официальных текстов, распространяемых после революции.
      Обычно отмечают, что суть реформы состояла во введении в стране золотого обращения. Золотой рубль вводился вместо рубля серебряного, и, казалось, чего же ещё можно было бы ожидать лучшего! «В результате реформы, – говорится в БСЭ (т.8, с.89), – изменилась структура денежного обращения России. Если в 1895 году кредитные билеты составляли 91,7% от общей денежной массы, то к январю 1914 года в общей денежной массе золото составляло 21,2%, серебро – 5,4% и кредитные билеты – 73,4%. Денежная реформа 1895-97 годов укрепила внешний и внутренний курс рубля, содействовала развитию капитализма». Далее обычно делается уже известный вывод, что ускоренное развитие в стране капитализма способствовало наступлению того блага, которое принесла с собой революция.
     А вот как выглядит весь этот вопрос, если его проследить по страницам книги Бутми «Золотая валюта», переизданной в 2000 году в Санкт-Петербурге. Изложенный в ней анализ финансовой реформы не оставляет никаких сомнений в её диверсионном характере. С 1895 по 1899 год, говорит автор в предисловии к   книге, пока введение золотой валюты в России  относилось к области мер проектированных, мы считали своим  долгом всеми зависящими от нас средствами способствовать выяснению вопроса не о том, осуществима эта мера или нет, а о том, полезно или вредно отзовётся её осуществление на экономических интересах русского народа и Российского государства.
        «Все наши исследования, – утверждает он далее, – приводили нас неизменно к одному выводу, что замена в России серебряной валюты золотою неизбежно увеличит  бремя внешней задолженности России, определяющей степень экономической зависимости нашего Отечества от международной биржи, внутри же России вызовет  тяжёлый сельскохозяйственный кризис, а за ним, как его последствие, критическое положение промышленности, нормальное развитие которой невозможно будет при отсутствии спроса на продукты её производства со стороны разорённого сельского населения»[19].
       Большинство образованной публики в России, сообщает Бутми, истолковывало себе дело денежной реформы так, будто введение золотой валюты в стране сводится исключительно к механизму золотого обращения, которое должно вытеснить кредитное обращение. Смешивали вопрос об обращении с вопросом о монетной единице, забывая о том, что монета выступает не только в качестве монеты счётной, но и в качестве монеты товарной. Монета счётная – это единица измерения цены, или, точнее сказать, стоимости имущества. Монета товарная сама служит товаром, имеющим определённую стоимость. Вещественная концепция стоимости, превращающая золото в абсолютную субстанцию стоимости, в корне ошибочна, поскольку золото то же обладает стоимостью. Поэтому, когда дорожает мерка, которою измеряется цена всех товаров, тогда, говоря словами автора, цена всех товаров выражается уменьшенным количеством увеличенных мерок, а значит, она падает[20]
       Понять эти суждения и убедиться в их справедливости совсем нетрудно. Допустим, что кто-то взял у банкира деньги в кредит для того, чтобы произвести какие-то товары. Он может расплатиться с банком только своей продукцией. Но если монета подорожала, хотя номинально в ней ничего и не изменилось, то для расчёта с банкиром придётся распрощаться с большим количеством товаров. Один красочный пример, которым Бутми иллюстрирует суть незаметной афёры, стоит воспроизвести здесь полностью.
       Земледелец или фабрикант, скажем, для покупки имения или для основания завода, дающего 100 000 пудов товара по цене 1 руб. за пуд на сумму 100 000 рублей, занял у банкира сумму, равную половине стоимости имения или завода. В виде процентов он обязан платить банкиру половину всего произведённого товара, но не в натуре, а в пересчёте на рыночную цену, существующую в тот момент, когда был совершён заём. Если затем рубль вздорожает вдвое (как это и произошло с золотою валютою), то измеренная опять же рублём цена товара понизится вдвое. Тогда земледелец или фабрикант должен будет отдать всю свою продукцию, ничего себе не оставив. Сделка с банкиром закончится тем, что доля участия в ней владельца исчезнет: всё отойдёт к банкиру.
      Так, комментирует этот пример Бутми, происходит нечто, казалось бы, невообразимое: обычные российские земельные банки, в том числе и дворянский, разоряют своих заёмщиков, разоряют даже против своей воли, обогащая лишь банкиров, приобретших акции или закладные листы[21]
       Двойное вздорожание рубля, о котором говорит далее автор, произошло не сразу после денежной реформы. Сначала рост цены рубля составил 56%. Это значит, что российский кредитный рубль, равный 100 копейкам серебряным, стал оцениваться, после замены серебряной монеты на золотую, в 156 серебряных копеек. Но начатая пагубная тенденция продолжалась и дальше.
     Вообще наряду с социалистически ориентированным кооперативным движением в России действительно происходило бурное развитие капитализма, сопровождаемое многими негативными капиталистическими издержками, усугубляемыми  национальными перекосами.
     Показатели экономического роста в дореволюционной России заводят в тупик неискушённого читателя, поскольку их трудно совместить с фактом последовавшей в 1917 году экономической и политической катастрофы. Всё становится, однако, на свои места, если учесть, что в условиях финансовой (или, как теперь принято говорить, «монетаристской») диверсии С.Ю. Витте огромное количество продукции, идущей из России на экспорт, скажем, того же хлеба, льна, яиц и пр., истощало экономические  ресурсы страны, ибо все внешнеторговые сделки производились по курсу того же самого, подорожавшего, кредитного рубля, а это приводило, в свою очередь, к обнищанию и разорению российского населения, занятого в сфере промышленного и сельскохозяйственного производства: рабочего, ремесленника, крестьянина и даже многих дворян, теряющих свои дворянские гнёзда. Стоит ли здесь указывать лишний раз, что всё это вело к росту социального напряжения, которое и должно было закончиться революционным взрывом?
       Парадокс: огромный экспорт хлеба и мизерные доходы от него. Хлеб и внутри России был фантастически дёшев, однако,  при всей  дешевизне рабочий и крестьянин не имели его в достатке, не могли хоть как-то накормить семью, своих детей. К тому же не хватало денежной массы, которую требовалось распределять по просторам необъятной страны.
      Итак, с одной стороны, громадные успехи кооперативного движения, движения социалистического по своей сути, с другой стороны, очень своеобразная капиталистическая реакция на него. Своеобразная – значит направленная против государства. Враждебная реакция исходила, в первую очередь, от тех сил в стране, которые отстаивали интересы иностранного капитала и, особенно, капитала ростовщического. 
       Ростовщический капитал функционирует в условиях расточительного труда. Он порождает так называемое «общество потребления», стимулирует развитие в нём искусственно насаждаемых потребностей, начиная от предметов роскоши и кончая наркотиками. Историк Н. Верт констатирует, что в дореволюционной российской экономике сложилось две партии – партия тех, кто паразитировал на государственной деятельности, и партия староверческая, объединяющая в себе выходцев из староверческих кругов, тех, кто заботился «о прибыли не ради неё самой, а видя в ней средство «послужить стране» и утвердить русское могущество»[22]. Мы теперь знаем, что староверческая партия в конце концов потерпела поражение. К ней, в частности, принадлежал Савва Мамонтов, которого разорили ещё в 1911 году. У Бутми причины поражения староверческой партии описаны весьма наглядно. Кажется удивительно, но это факт: ростовщик, порождая нищету и безработицу среди трудоспособного населения, выдавал себя в то же время в качестве защитника интересов этого же населения, защитника, действующего к тому же от имени социалистического движения.
     Бутми свидетельствует, что этот фокус многими уже тогда был разгадан. Он приводит отрывок из отчётов Брюссельского земледельческого конгресса 1895 года, в котором изложено мнение г-на Meime, ставшего несколько позже министром-премьером Франции. А тот на конгрессе говорил: «Надо быть слепым, чтобы не видеть, куда нас ведёт усиливающаяся нужда в деревнях и отказ от земли, который гонит в города избыток населения, прилив коего увеличивает с каждым днём армию безработников, в то время как понижение цены земли уменьшает осязаемо статьи, подлежащие обложению, и уничтожает понемногу национальный капитал, на котором зиждется кредит всякого государства. В этом кроются настоящие причины того повсеместного беспокойства, того глухого и опасного брожения, которое сказывается во всех слоях трудящихся масс, и того изумительного легковерия, с которым они воспринимают самые невероятные нелепости современного социализма» (цит. по с.167).
      Бутми показывает, почему к подобному мнению не прислушались в России. Основные причины надо видеть в природе ростовщического капитала. Вот, к примеру, говорит он, имярек принадлежит к партии ростовщиков имеет, допустим, 100 000 фунтов стерлингов. К противоположному лагерю – человек, который должен эти 100 000 ф.ст. «Человек, который имеет 100 000 ф.ст., имеет средства пользоваться услугами лучших адвокатов. Интеллигенция больших городов состоит главным образом из лиц, получающих определённое денежное содержание. Вздорожание денег доставляет им больше товаров за те же деньги – выгодно для них»[23]. Осознанно или неосознанно они на стороне ростовщика. Далее, представители кафедральной науки стоят ближе к интересам городской интеллигенции, среди которой они живут, чем к интересам промышленности и   земледелия, с которыми они знакомы лишь теоретически. А потому: «<…> представители кафедральной науки, за немногими, выдающимися, исключениями, защищают золотую валюту, дающую и им самим большие удобства за те же деньги»[24].
      К числу немногих, выдающихся исключений принадлежал русский учёный с мировым именем – Д.И.Менделеев. (Заметим, кстати, что он не был даже избран в число членов Российской академии наук). А что касается вообще интеллигенции, то за своё своекорыстие и легкомыслие она сполна поплатилась в годы революции и гражданской войны.
      Итак, хотя налаженное в дореволюционной России кооперативное движение осталось в прошлом, мы могли бы и в наше время извлечь драгоценные уроки из всей той плодотворной работы, которую проводила школа организационного производства.  
[1] А.В. Чаянов. Краткий курс кооперации, изд. 2-е. М., 1919, с.77.
[2] А.В. Чаянов, с.77.
[3] В.И. Вернадский. Философские мысли натуралиста. М.: Наука, 1988, с. 375–383, 442.
[4] Там же, с. 382.
[5] В.Н. Муравьёв. Овладение временем. М.: РОССПЭН, 1998.
[6] Н.М. Чуринов. Совершенство и свобода. Новосибирск: издательство СО РАН, 2006, с.226.
 [7] Ф. Ауэрбах. Эктропизм или физическая теория жизни. СПб., 1911, с.48.
 [8] Мыслители Отечества: Подолинский Сергей Андреевич. М.: Ноосфера, 1996.
[9] Там же, с. 81.
 [10] Там же, с.82.
[11] Петер Козловски. Принципы этической зкономии. СПб.: Экономическая школа, 1999, с.308.
[12] А.И. Герцен. О социализме (избранное). М.: Наука, 1974, с. 604.
[13] Л. Зайцева. Аграрная реформа П.А. Столыпина в документах и публикациях конца XIX – начала XX века. М., 1995
[14] См. записку в кн. Л. Зайцевой: Возражения против аграрной политики Совета Министров // По данным периодической печати. Земский отдел МВД, СПб, 1907, с. 163–164.
[15] Там же, с. 174–175.
[16] Белая книга России: Б.Л. Бразоль. Царствование императора Николая II в цифрах и фактах. (Ответ клеветникам, расчленителям и русофобам). М.: Товарищество русских художников, 1990.
[17] Некоторые из этих показателей приводятся А.В. Чаяновым. См. книгу: А.В. Чаянов. Избранные произведения. М.: Московский рабочий, 1989, с. 279 и далее.
[18] Белая книга, с.4.
[19] Д.В. Бутми де Кацман. Золотая валюта. СПб., 2000, с.21.
[20] Там же, с.31.
[21] Бутми де Кацман, с.35.
[22] Н. Верт. История Советского государства (1900–1991). М.:Пресс–академия, 1995 (перевод с французского, 2-е изд.), с.61.
[23] Бутми де Кацман, с.27.
[24] Бутми де Кацман, с. 27.