Поиск по сайту
Подписка на рассылку

Воспоминания о "Летающей трапеции"

                                                                                                                        Антипенко Л.Г.

Воспоминания о «Летающей трапеции»

    В этой краткой заметке будет затронута большая тема – тема взаимоотношения науки и философии в СССР, тема, которая до сего дня остаётся практически неисследованной, хотя актуальность её не подлежит сомнению. Под философией здесь понимается не философский дискурс вообще, а принятый тогда в СССР вариант философского мировоззрения, который выступал под названием диалектического (и исторического) материализма, или материалистической диалектики. А заголовок заметки обязан содержанию книги Р. Оппенгеймера «Летающая трапеция», изданной у нас в 60-е годы (М.: Атомиздат, 1967). Напомню, что Р. Оппенгеймер является одним из авторов «Манхэттенского проекта», подготовленного в своё время для создания атомного оружия в США. Книга замечательна, помимо всего прочего, тем, что в ней помещено суждение, дающее, хотя и косвенно, оценку так называемой диалектической логики с её диалектическими и логическими противоречиями. Суждение автора, при некотором отвлечении от контекста, звучит так: «Математика – это необходимое условие логичности, и если мы уверены в чём-то, так это в том, что природа может быть трудна для постижения, но она не бывает непоследовательна. (Только мы можем отличаться непоследовательностью»). К этому заявлению знаменитого физика стоит внимательно присмотреться, вникнуть в его смысл, чтобы понять, какой же логикой руководствовались учёные умы в столь сложном деле, как создание атомной бомбы. К Оппенгеймеру я ещё вернусь чуть ниже, а пока обращусь ещё к одному имени в науке, к имени Павла Флоренского, сыгравшего немаловажную роль в разрешении вопросов о взаимоотношении науки и философии.
     Шёл 1953 год. Я тогда учился в Московском Кислородно-сварочном техникуме. В течение четвёртого семестра мы слушали курс лекций по электротехнике. Читал его профессор МВТУ Леонид Леонидович Иванов. Личность – необычайная: густая шевелюра, крупные черты лица, карие глаза, искрящиеся неиссякаемым юмором и неподдельным жизнелюбием. На доске во время лекций у него то и дело появлялись «мухабойные стрелки», расшумевшихся учащихся он называл каблеозаврами. Часто вспоминал П.А. Флоренского, которого именовал не иначе, как отец Павел. (Я должен напомнить, что, будучи крупным специалистом во множестве научных дисциплин, Павел Александрович проявил себя как выдающийся электротехник. В 1924 году он издал книгу «Диэлектрики и их техническое применение», которая не устарела и по сей день). Так вот, на одной из лекций Леонид Леонидович изобразил на доске комплексную плоскость с вещественной и мнимой осями координат, затем заметил, что в математике существует такое – антиконформное – преобразование, которое сопровождается заменой осей: мнимая ось становится вещественной, вещественная – мнимой. После этого последовала неожиданная реплика о том, что среди людей встречаются конформисты и не-конформисты; к числу последних принадлежит о. Павел. Фразу эту я тогда запомнил, а каков был её истинный смысл, я узнал лишь через несколько лет. Речь шла о конформистах в науке и философии, о так называемой «красной профессуре», о приверженцах марксистско-ленинской философии. Самым активным из них в то время, когда жил П.А. Флоренский, был некто А.М. Деборин (Абрам Моисеевич Иоффе) – автор трудов по диалектическому материализму).
     Деборин специализировался на критике учения В.И. Вернадского о Земной биосфере, а физик Абрам Фёдорович Иоффе выступал оппонентом Флоренского (в БСЭ его почему-то называют «пионером исследования полупроводников»). Флоренский был сторонником внедрения в электропромышленность современных синхронных и асинхронных электродвигателей, а Иоффе защищал идею создания двигателей, вырабатывающих электрический ток путём трения вращающихся относительно друг друга дисков. (О выпадах Деборина против В.И. Вернадского, который был личным другом Флоренского, см. в книге «Открытия и судьбы. Владимир Вернадский. М.: Современник, 1993, с. 163–164 и др.; информация о столкновении на научной почве Флоренского и Иоффе хранится в семейном архиве семьи Флоренских, представлена она в виде кинофильма).
     Теперь известно, что Деборин не смог в то время расправиться с Вернадским, но методы «диалектической» борьбы с научной мыслью оставались в ходу ещё долгие годы, да и по сей день до конца не изжиты. Что касается Флоренского, судьба его сложилась более трагично: в 1937 году он был репрессирован, в 1937 году – расстрелян. Есть, однако, одна область научной и технической деятельности, в которую они никак не могли проникнуть. Во многом я был свидетелем тому, как она складывалась, и о ней я могу рассказать более подробно. В 1955 году, спустя два года после открытия нового здания МГУ на Воробьёвых горах, я поступил на физический факультет университета. Окончил ядерное отделение. Физику атомного ядра изучал не просто по учебникам, слушал лекции тех учёных специалистов, которые непосредственно участвовали в проектировании и практической разработке атомных реакторов и атомного оружия. Все они, без исключения, были настроены однозначно негативно к тому, что провозглашалось высшим достижением человеческой мысли и называлось в разных вариациях диалектической логикой, материалистической диалектикой, или диалектическим материализмом. Если, например, Л.Д. Ландау, который читал у нас лекции по теории поля, узнавал, что кто-нибудь из поступающих в аспирантуру Института физических проблем отличился написанием реферата по философии, судьба его была предрешена: таким туда дорога была заказана. Впоследствии, когда в Дубне был открыт Объёдинённый институт ядерных исследований (ОИЯИ), физики настояли на том, чтобы в книжном магазине города была запрещена продажа философской литературы.
     В какой-то мере конфликт физиков с диалектиками – «алхимиками и герметиками» – удалось сгладить к концу 50-х – началу 60-х годов. Произошло размежевание: к алхимикам и герметикам отошла область социальных наук, за физиками осталась область естествознания. Для тех, кто по инициативе С.И. Вавилова, рискнул заняться философскими вопросами физики, появилась возможность наполнить прежнюю диалектическую терминологию новым содержанием. Так, каждый, кому посчастливилось изучать квантовую механику, прекрасно понимал, что принцип корпускулярно-волнового дуализма материи никакого отношения к ленинскому принципу «единства и борьбы противоположностей» не имеет, потому что никакой борьбы между собой корпускула и волна не ведут. Но можно было вести рассуждения о диалектике дискретного и непрерывного, дальнодействия и близкодействия, и т.п., имея в виду идею дополнительности, сформулированную Н. Бором. Терминологический компромисс позволял наладить сотрудничество между крупными советскими физиками и подготовленными к этому профессиональными философами, примером чего служит совместная работа М.Э. Омельяновского и В.А. Фока. Но такое сотрудничество установилось далеко не сразу, и к нему были готовы лишь те представители философии, которые имели естественно-научное базовое образование.
     Наиболее непримиримую позицию по отношению к философии занимали физики-ядерщики. Именно от их имени Р. Оппенгеймер и высказал вышеприведённое суждение. Оно даётся в контексте его размышлений об истоках творческих прозрений в физике (книга автора имеет подзаголовок «Три кризиса в физике»). С одной стороны, часто считают, писал Оппенгеймер, что без математических формул невозможно рассказать о существе открытий, в особенности в области физики. Но дело не только в наличии математического способа о чём-то рассказать. По всей вероятности, продолжает он, эти открытия невозможно было бы сделать, не применяя математического аппарата, который даёт возможность быстро, кратко и чётко выразить присущий природе порядок. «Поэтому неудивительно, что математика неотъемлемая часть науки. Математика – это необходимое условие логичности, и если мы уверены в чём-то, так это в том, что природа может быть трудна для постижения, но она не бывает непоследовательна. (Только мы можем отличаться непоследовательностью)» (выше цит. ист., с.11).
Когда И.В. Курчатов со своей группой работали у нас в стране над атомным проектом, они не могли позволить себе отказаться от соблюдения указанного Оппенгеймером условия логической необходимости, в то время как идеологи марксистской философии буквально заклинали противоречие, считали его показателем, сущностью диалектической логики. Курчатовцы должны были тщательно следить за строгостью логических рассуждений и математических расчётов вообще и особенно в тех случаях, когда получали техническую документацию от агентов внешней разведки (от того же Оппенгеймера). Ведь среди этих документов могли попадаться, и действительно попадались, поддельные, заводящие в сторону от решения задачи. Малейший просчёт – и всё могло взлететь на воздух от взрыва, обусловленного переходом за пределы критической массы.
     Для уяснения сути того, что будет сказано далее по ходу моих воспоминаний, мне придётся сделать некоторое отступление и пояснить ключевые моменты той философской доктрины, которая вела наступление на науку и здравый смысл и, в конце концов, выявила свою порочность.
    Существует очень древняя проблема совмещения двух разных, противоположных, отношений к окружающему миру, к природе. Для одних природа представляется как божественный храм, для других – как трудовая мастерская, место добычи средств к существованию. «Не заботьтесь о том, – говорит Иисус Христос в Новом завете своим ученикам, – что есть и что пить для поддержания жизни вашей, ни об одежде для тела вашего. Ведь жизнь больше пищи, а тело – одежды. Посмотрите на птиц в небе! Они не сеют и не жнут, не собирают урожай. А ваш Небесный Отец кормит их. Разве вы не значите много больше, чем они? Да и кто из вас может заботой продлить свою жизнь хоть на час? И зачем беспокоитесь об одежде? Посмотрите на полевые цветы. Они не трудятся и не шьют» (Мф., 6; 25–28). Иоанну Дамаскину принадлежит крылатая фраза: «Природа – икона Бога». В религиозном сознании античных греков, похоже, совмещались, находились в равновесии оба отношения к природе. По этой причине ими восхищался молодой Гегель. Но в поздней Римской империи Гегель рассмотрел нечто другое. Он увидел там буржуазный практицизм, не совместимый с храмовым отношением к природе. «Создание Римского государства, отнявшего свободу почти у всей известной тогда земли, – писал Гегель, – подчинило природу чуждому человеку закону. Связь с ней была нарушена. Её жизнь превратилась в камень и дерево, боги – в созданные для службы существа. Сердце и характер человека переместились туда, где возвышались власть и величие и где совершались благодеяния. Для афинян Тезей стал героем лишь после смерти… Римские же цезари обожествлялись при жизни. Аполлоний Тианский творил чудеса. Великое стало уже не сверхъественным, а противоестественным, ибо природа утратила божественность, а вместе с ней красоту и свободу. Когда природа отделилась от божественного, человек стал связующим звеном, т.е. примирителем и избавителем» (цит. по: Д. Лукач. Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества. М.: Наука, 1987, с.102).
     Выступив в молодые годы с критикой буржуазного строя Римской империи, Гегель позже, под влиянием расцвета капитализма в Европе, сам стал апологетом оторванного от природы духа, возведя его в философскую категорию абсолютного Духа, который на определённой стадии своего развития опредмечивает себя, порождает путём самоотчуждения природу. Деяния Духа должны были быть, по Гегелю, такими, чтобы он мог опознать себя в человеке. А человек, современник Гегеля, был ведь представителем буржуазно-капиталистического общества. В таком обществе предметы, вещи, создаваемые трудом рабочих и составляющие, как заметил Адам Смит, богатство народов, становятся чуждыми самим создателям, т.е., говоря философским языком, отчуждаются от них. Гегель подметил эту черту современного ему социума, и она отразилась в его философии, но отразилась так, что понятия предметности и отчуждения стали у него по существу синонимами. Дух, самоотчуждая себя в форме природы, порождает в своей предметной деятельности предметного человека. Эту гегелевскую концепцию можно интерпретировать и так, что человек в процессе предметной деятельности опредмечивает себя и тем самым становится человеком. Именно так интерпретировал Гегеля К. Маркс. Маркс разнёс гегелевские понятия опредмечивания и отчуждения. На место гегелевского Духа он поставил человеческий труд. Маркс пришёл к выводу, что человек в процессе труда создаёт себя сам. Это значит, что он, выражаясь на философском языке,  опредмечивает себя и тем самым выделяется из животного мира. Так возникает homo sapiens. С тех пор стал притчей во языце марксистский тезис: труд превратил обезьяну в человека. Это – первый и основоположный марксистский вывод. Второй – состоит в том, что категория отчуждения относится не к генезису и развитию человечества вообще, а только к капиталистической стадии эволюции. Преодоление, или на языке Гегеля, снятие такого рода отчуждения, должно означать, по Марксу, конец капитализма.
    Маркс оставил, однако, без ответа вот какой вопрос. Если равняться на Гегеля, то категорию предметности (опредмечивания человека) надо было бы дополнить категорией распредмечивания. У Гегеля дело обстоит так. Абсолютный Дух на высшей стадии своего развития снимает совершённое им отчуждение и возвращается к самому себе, будучи удовлетворённым проделанной работой. Здесь у Гегеля представлена философская модель общественного развития, которое заканчивается на той стадии капитализма, которая совпала с рассветом жизни самого автора. У Маркса человек так и остаётся опредмеченным в том замкнутой сфере природной среды, которая полностью исчерпывается опредмеченными вещами. Тем самым представление о природе как о божественном храме начисто отбрасывается, природа мыслится как трудовая мастерская, и только. Ортодоксальные марксисты в Советском Союзе не только солидаризировались в этом вопросе с Марксом, но и довели его концепцию до полного абсурда, о чём будет сказано ниже. Но были среди наших философов и психологов и такие, кто, хотя и робко, но пытался протестовать, отстоять точку зрения, согласно которой природа есть одновременно и храм, и мастерская.
     К числу таковых принадлежит С.Л. Рубинштейн. «Величие человека, его активность, – писал Рубинштейн, – проявляется не только в деянии, но и в созерцании, в умении постичь и правильно отнестись ко Вселенной, к миру, к бытию. Природа – не только объект созерцания, но она и не только продукт истории человечества, не только материал или полуфабрикат производственной деятельности людей» (С.Л. Рубинштейн. Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1976, с.340). Приведу и ещё одно суждение этого автора, поскольку оно затрагивает вопрос о формировании у человека сознания и способности к идеальной деятельности. «Своеобразное отношение человека к миру, – говорит он, – связано с наличием у него сознания. Человек выступает как часть бытия, сущего, осознающего в принципе всё бытие. Это капитальный факт в структуре сущего, в его общей характеристике: осознающий – значит как-то охватывающий всё бытие, созерцанием его постигающий, в него проникающий, часть, охватывающая целое. В этом своеобразие человека и его место во Вселенной, включающей человека» (там же, с. 338). Отношение человека к Вселенной Рубинштейн, как и П.А. Флоренский, рассматривал как отношение микрокосма к макрокосму.
     Совершенно иначе всё это выглядело у наших тогдашних ведущих, ортодоксальных марксистов. К их числу принадлежал, в первую очередь, Э.В. Ильенков. Ильенков – официально признанный философ-марксист. Данное им определение категории идеального размещено в Философской энциклопедии, во многих философских справочниках, отпечатано в центральных философских изданиях, таких, как, скажем, журнал «Вопросы философии». Автор двух монографий: «Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса» (М., 1960) и «Диалектическая логика. Очерки истории и теории» (М.: Политиздат, 1974). Как же конкретно трактуется им вопрос об идеальном? Размещает он его, следуя Марксу, в сфере материально-предметной деятельности. Но в каком месте? «Идеальное, – пишет Ильенков, – есть поэтому не что иное, как форма вещи, но не вне вещи, а именно в человеке, в форме его активной деятельности существующая, общественно определённая форма человеческого существа» («Диалектическая логика», с. 189). Вот это и есть образец диалектической логики. Сначала говорится о том, что идеальное есть форма вещи, затем утверждается, что оно не вне вещи. Тут читатель готов поверить, что идеальное внутри вещи. Но оказывается, что оно и не внутри вещи, а в человеке. Такая диалектическая логика порывает с элементарной логикой нормальных человеческих рассуждений и превращается в логику герметиков, понять которую могут, возможно, лишь сами герметики. Ильенков сам утверждает, что его определение сугубо диалектично.
Пытаемся понять, о чём же всё-таки идёт речь, и сравним вышеприведённое определение с определением, данным в Философской энциклопедии. Читаем: «<…> форма внешней вещи, вовлечённой в процесс труда, «снимается» в субъективной форме предметной деятельности; последняя же предметно формируется в субъекте в виде механизмов высшей нервной деятельности» (Ф.Э., с.222). Спекулятивная тайна, как сказал бы Маркс, такой диалектической логики скрывается в термине «снимается». Видимо, не случайно Ильенков берёт его в кавычки. У Гегеля снятие означает отрицание чего-то вместе с сохранением в нём чего-то. У Гегеля всякий раз в каждом конкретном случае надо отдельно узнавать о том, что он отбрасывает при снятии, а что сохраняет. Советские же марксисты не затрудняли себя разъяснением того, как понимать это самое «снятие». А когда рискнули разъяснить, получился конфуз с печальным, я бы даже сказал, трагичным для одного из них исходом.
     А дело обстояло так. В 1977 году было объявлено о триумфе марксистско-ленинской философии. Суть триумфа состояла в том, что на основе диалектико-материалистической методики якобы удалось приобщить к мышлению и полноценной жизни слепо-глухо-немых, с рождения, детей. Результаты соответствующих экспериментов обсуждались на «Совещании по проблеме взаимоотношения языка и мышления». В «Вопросах философии» (№6) были обнародованы две статьи: статья Э.В. Ильенкова «Соображения по вопросу об отношении мышления и языка» и статья С.А. Сироткина «Чем лучше мышлению вооружаться – жестом или словом?». Согласно помещённым в статьях сообщениям, слепоглухонемым детям преподносили предметную реальность «в образе сенсомоторных схем», или, если говорить точнее, посредством целесообразной тактильно-двигательной деятельности. И именно тут, наконец-то, разъяснялось, как эта деятельность в «снятом» виде переходит в мозг и превращается в идеальное. Не нужно быть марксистом, писал в вышеназванной статье Ильенков, чтобы увидеть «глубинные структуры» мышления (кавычки автора. – Л.А.) «в образе сенсомоторных схем, т.е. схем непосредственной деятельности становящегося человека с вещами и в вещах в виде телесного феномена – взаимодействия одного тела с другими телами, вне его находящимися. Эти сенсомоторные схемы, как их именует Пиаже, или «глубинные структуры», и есть то самое, что философия издавна титулует логическими формами, или формами «мышления как такового» (с. 94). Что касается статьи Саши Сироткина, то в ней автор повторил сказанное Ильенковым. «Мыслить, – написал он, – это ещё не значит уметь в совершенстве оперировать словом, грамотно говорить и писать. И, с другой стороны, в совершенстве владеть языком (словесным языком) – это ещё не значит обладать способностью мыслить… А что значит тогда «мыслить»? Что такое мышление вообще? По этому вопросу я целиком разделяю ту точку зрения, которая была выражена в выступлении Э.В. Ильенкова» (вторая статья, с. 96–97).
     Здесь, как видно, и Ильенков, и его подопечный подменили разговор об идеальном разговором о языке. Суть идеальной деятельности, как её понимает всякий непредвзято мыслящий математик или физик, раскрывается тогда, когда даётся объяснение, как в мыслительной деятельности того же математика появляются такие объекты, как, скажем, несоизмеримые геометрические отрезки и иррациональные числа. Ведь никакими сенсомоторными схемами этого объяснить нельзя. Объявленная сенсация о триумфальном подтверждении марксистско-ленинской философии продержалась, однако, недолго. Она лопнула после того, как стало известно о том, что Саша Сироткин до семи–шести лет был обычным нормальным ребёнком, который и усвоил в детстве способ идеальной мыслительной деятельности. Выяснилось, что круговым движением ложки, подносимой ко рту слепоглухонемого ребёнка, вложить в его мозг представление о математической окружности принципиально нельзя.
     Нет ничего удивительного в том, что Саша Сироткин, после соответствующих упорных занятий, смог компенсировать перенесённые в детстве увечья и даже закончить ВУЗ. Известно, например, что Бетховен после потери слуха написал не мало музыкальных произведений, среди которых были и симфонии. Недаром же его называли голосом Бога (the Voice of God).
Я закончил физфак МГУ в 1961году. Среди студентов встречались тогда редкие экземпляры, которые ударялись в философию, отчего их и прозывали «философами» (по типу пьесы известного югославского драматурга «Доктор философии»). Обычные студенты относились к философам снисходительно-иронически, преподаватели терпели их неуспеваемость, так их всегда было немного. Годом раньше меня заканчивал физический факультет один такой философ А.И.С. Впоследствии он стал профессиональным философом и был даже в центре внимания философской общественности. Упоминаю о нём потому, что после защиты кандидатской, а затем и докторской, диссертации он примкнул к группе молодых и, как теперь принято говорить, крутых, марксистов. Эта группа марксистский тезис о предметном человеке и об опредмеченной природе довела до логического конца. В 70-х годах в неё входили, помимо А.И.С., не только москвичи, но и киевляне вместе с некоторыми минчанами. Ключевой категорией в их, наследуемой от Маркса, доктрине была категория деятельности. Решение вопроса о существовании или не-существовании природных тел и явлений ставилось в зависимость от формы деятельности в той или иной цивилизации, приобретало относительное значение. Например, в нашей земной цивилизации сущее предстаёт так, что мы наблюдаем на небосводе Луну. В другой цивилизации (что-нибудь типа плесени) сущее будет расчленено на составные части иначе, и для представителей такой цивилизации наблюдаемые нами небесные тела окажутся несуществующими.
     В дубненском ОИЯИ физики, участвующие на конференциях по философским вопросам естествознания, никак не могли понять стиль мышления таких философствующих идеологов. Я вспоминаю, как А.А. Тяпкин подводил их к искровой камере, регистрирующей летящие электроны, и доказывал реальность частиц микромира. Но его доводы оставались тщетными. Возможно, немалую роль тут играла мода, а за ней – и немалая выгода. Кто после этого решился бы утверждать, что не существует философской моды?
     Маркс сформулировал серьёзную проблему отчуждения предметов труда в условиях капитализма. Сейчас та же проблема встала перед нами относительно компьютерно-информационной деятельности. Я думаю, что философское осмысление этих проблем возможно не иначе, как на пути расколдования, образно говоря, опредмеченного человека. Крутые марксисты, хотели они того или нет, лили воду на мельницу покорителей природы: многое в Советском Союзе было брошено на борьбу с природой. Теперь плоды этой борьбы мы пожинаем в форме проявления глубочайшего глобально-экологического кризиса.
     Мои воспоминания о «Летающей трапеции» не должны, однако, восприниматься читателем в качестве философской морали (как это имеет место в жанре басни). Я надеюсь, что диалектика, диалектическая логика со временем займёт своё законное место в философском дискурсе. Но это произойдёт тогда, когда диалектический принцип, однобоко выражаемый словами «единство и борьба противоположностей», будет дополнен идеей гармонического разрешения сталкивающихся противоположностей. Стоило бы вспомнить на сей счёт символическое выражение данной идеи у Гераклита Эфесского: «лук и лира»! (см. подробнее в статье Б. Вышеславцева «Философская нищета марксизма» (Стратегия России, № 9, 2007)).
     Серьёзнее обстоит дело с вопросом о «предметном человеке», так он связан с религиозной мифологией. Понятие предметного человека у Маркса коренится в Ветхозаветной религии и в средневековой еврейской легенде о големе (гомункулесе), которого алхимики стремились создать в пробирках. Эту затею в своё время подверг резкой критике Н. Винер – один из создателей кибернетики. От того, что Маркс расширил понятие алхимической пробирки до предметно замкнутой области вещественной деятельности, в которой и произрастает человек, превращаясь из обезьяны в homo sapiens, марксистский антропологический подход к изучению сущности человека не утратил своей религиозно-мифологической подоплёки. Но, конечно, это – тема отдельного, более обстоятельного разговора. Здесь я хотел лишь напомнить о том, что данная философская проблема поставлена на повестку дня – поставлена самой жизнью.