Философия войны и мира: прямая и обратная перспектива мировидения

Антипенко Л. Г.

Философия войны и мира: прямая и обратная перспектива мировидения

То была печаль большая,
Как брели мы на восток.
Шли худые, шли босые
В неизвестные края.
Что там, где она, Россия,
По какой рубеж своя!
Шли, однако. Шёл и я …
А.Т. Твардовский

       Мои начальные представления относительно явлений, описываемых в терминах прямой и обратной перспективы, сложились как раз в годы Великой Отечественной войны 1941−1945 годов. То был опыт наблюдения за тем, как в ходе войны произошла смена фронтовой перспективы − смена движения фронтовой линии в восточном направлении на движение в западном направлении. Это наглядное представление позволило впоследствии перейти к изучению прямой и обратной перспективы применительно к широкому спектру явлений в области искусства, естествознания, истории, философии. Но при всём при том военный аспект двойственной перспективы
никогда не выпадал из моего сознания, а теперь он выступил на передний план в связи с актуализацией философской тематики войны и мира
       Александр Твардовский в своей поэме «Василий Тёркин» выразил чувства тех наших солдат, которые в первые дни военной страды, отступая, уходили на восток. Я помню, как в те жаркие июльские дни 1941 года, когда они покидали территорию Белоруссии, мне тоже хотелось присоединиться к ним. Да только возраст не позволял, шести лет было маловато. Оставалось лишь горестно наблюдать за их уходом, за тем, как они скрывались за горизонтом. Запомнился облик отступающего солдата Красной армии: на голове пилотка с красной звездой, за спиной скатка шинели, за плечом винтовка, та самая, инженера Мосина образца 1891 года, пара ручных гранат (далеко не у всех), тощий вещмешок, фляжка для воды; на ногах ботинки с обмотками. И такой мимолётный эпизод: один солдатик снял с ног сапоги-маломерки, подал их моей матери и попросил у неё взамен калоши. Калоши, к счастью, нашлись, а сапоги потом пригодились партизанам.
       Восприятие ухода в неизвестные края − это видимость исчезновения за горизонтом. Но поскольку линию горизонта можно пересечь в одном и другом направлении, к лету 1943 года у меня возникло стойкое убеждение в том, что наряду с исходом есть восход, потому должен состояться возврат тех, кого мы проводили в даль. Такое осознание по существу своему означало предвосхищение того, что впоследствии выразилось в понятии военно-фронтовой перспективы − перспективы в двух противоположных направлениях. Ведь сначала всё наше внимание было обращено на восток, в сторону Москвы (как там Москва, устоит ли?!), а затем − на запад, на Берлин. На возможность перемены указывал опыт исторической памяти: помнили и знали о том, как когда-то с триумфом шёл на Москву Наполеон, а потом с позором бежал обратно в свои европы [1, c.38−54].
Ассоциация фронтовой линии с линией горизонта у меня усилилась после того, как фронт, повёрнутый на запад, остановился в нашей местности, под Чаусами на реке Проня. Шесть месяцев, начиная в 3-го октября 1943 года, мне пришлось пребывать во фронтовой обстановке, провожая прибывающих бойцов на передовую и встречая раненых в расположении военно-полевого госпиталя [1, c.38−54]. Мне пришлось ещё убедиться в том, сколь важна деятельность хозяйственных служб на фронте, которой по всему советско-германскому фронту успешно руководил во втором периоде войны генерал-лейтенант интендантской службы Николай Александрович Антипенко (1901−1988). Для него, как стало известно впоследствии, фронтовая полоса, по части хозяйственной деятельности, охватывала практически весь советский тыл.
       Важно, однако, иметь в виду различие между фронтовой полосой и фронтовой линией. Фронтовую линию можно уподобить государственной границе. Только вот в современных войнах она уже не имеет того значения, какое имела раньше. И здесь очень важно будет, касаясь философской проблематики войны и мира, попытаться обобщить одно предсказание о характере предстоящих войн, которое высказал вскоре после окончания Второй мировой войны наш соотечественник Е. Э. Месснер (1891− 1971). Читаем в его книге «Хочешь мира, победи мятежвойну»: «В будущей войне воевать будут не на линии, а на всей поверхности территорий обоих противников, потому что позади окружного фронта возникнут фронты политический, социальный, экономический; воевать будут не на двумерной поверхности, как встарь, не в трёхмерном пространстве, как было с момента нарождения военной авиации, а − в четырёхмерном, психика воюющих народов является четвёртым измерением» [2, c.145].
      Нам предстоит уяснить специфику современной информационно-психической войны, в её высоко развитой форме, и с этих позиций поискать ответ на вопрос, почему именно в такого рода войне потерпела поражение Российская империя, а затем и Советский Союз. Понятно, что, двигаясь к намеченной цели, нельзя не смотреть вперёд, туда, где она расположена. Но этого недостаточно. Успех ждёт лишь того, кто умеет сверять прямую перспективу перспективой обратной, т.е. кто умеет состоятельно обращать свой взор в противоположную сторону. Следующий пример, взятый из истории Великой Отечественной войны (о нём напомнил в своё время Пётр Палиевский), наглядно подтвердит эту мысль. Речь идёт о рассказе одного из славных полководцев той военной страды Д.Д. Лелюшенко − рассказе о ночной атаке во время контрнаступления под Москвой в ночь с 5 на 6 декабря 1941 года. «Мы, − вспоминал Лелюшенко, − долго размышляли о том, как помочь подразделениям выдержать направление ночью на незнакомой местности. Решили зажигать по два костра в тылу каждого наступающего в первом эшелоне батальона, чтобы костры находились в створе направления движения, на расстоянии около километра один от другого. Если командир, оглянувшись, увидит два огня совмещёнными в одной плоскости, значит направление движения выдержано. Если же два огня будут видны порознь, значит, сбились с курса» [3]. Немцы не могли предвидеть атаки в ту кромешно-снежную ночь, и, будучи застигнутыми врасплох, панически бежали, что стало началом их дальнейшего отступления в ходе последующих этапов войны.
      Диалектическая связь прямой и обратной перспективы с её эвристическим значением в художественном творчестве, науке, в практическом жизнеустройстве была досконально исследована и описана в трудах П. А. Флоренского. В центре всех его исследований находится статья «Обратная перспектива», в которой обращается внимание на особый изобразительный метод, используемый при изображении лиц святых и предметов в старинных православных иконах: отмечаемые на них параллельные линии, которые перспективно должны были бы быть сходящимися к линии горизонта, изображаются, напротив, расходящимися [4, c.46−47]. Не вдаваясь в детали словесного описания обратной перспективы, мы просто сошлёмся на один замечательный образец её наглядного изображения. Это − икона Андрея Рублёва «Троица», на которой видно, чем и как отличается обратная перспектива от прямой линейной перспективы. Обращение к Троице Рублёва может поспособствовать постижению глубинных оснований информационной войны.
      О всевозможных приёмах этой войны существует огромная литература, и здесь нет необходимости ссылаться на какого-либо отдельного автора. Достаточно отметить, что все такие приёмы сводятся к манипуляции человеческим сознанием на психологическом уровне. Поэтому успешная борьба с этой манипуляцией просто немыслима до тех пор, пока мы не докажем, что у каждого человека, помимо психологической стороны его бытия, есть сторона онтологическая. Доказать и ввести в действие − залог победоносного контрнаступления.
      Человек, как личность, живёт в определённой системе координат, выделяющей его из среды других природных существ. Эта координатная система соотносится с культурой. Культура, указывал П. А. Флоренский, есть связное целое, иерархия целей. Если ставится вопрос о том, как расчленяется это целое и где центры целей и их осуществлений, то ответ на него один: эти центры суть личности, лица. «Если природа, − пишет Флоренский, − расчленяется на вещи, то история − на лица. И если категорией природоведения мы должны признать имя нарицательное, имя вещи, то категорией истории должны признать имя собственное, имя лица» [5, c.28]. Поскольку наука о природе, отмечает Флоренский, занимается вещами, то и необходимая связь вещей есть та, которая уничтожилась бы, стёрлась бы лишь с уничтожением вещей. Эта связь, полагающая вещи, есть связь причинно−следственная. А в науках о культуре, занятых лицами, «такою связью лиц, без которой не понять лица и с уничтожением которой уничтожились бы самые лица, есть связь рождения» [5, c.28].
      За этой родословной связью человека находится самая важная составляющая его координатной системы − четвёртое (месснеровское) измерение, т.е. время, наполненное жизненным содержанием. Его принято называть экзистенциальным, чтобы отличать от абстрактного, механически-нивелированного времени, пригодного для описания механических процессов. Соответствие между экзистенциальным временем, с одной стороны, и прямой и обратной перспективой, с другой, состоит в том, что ход времени реализуется в ритмической смене направлений его течения − от прямого к обратному, от обратного к прямому. В этом ритме находит место борьба беспорядка и порядка, Хаоса и Логоса (по терминологии Флоренского).
       Человек, не осознающий, не чувствующий экзистенциального хода времени, лишён возможности понимать значение своей родословной. «Иван, не помнящий родства» есть всего лишь получеловек, которым легко манипулировать со стороны тех, кто преуспевает в информационной войне. Труднее сбить с толку того, кто обращён не только к современности, но и устремлён в будущее. Однако человек ощущает полноту своего бытия лишь в том случае, если к его устремлённости в будущее добавляется внимание к прошлому. Вот эта жизнетворческая связь будущего и прошлого теперь стала предметом строгого научного анализа. Флоренский, возможно, не был первым среди тех мыслителей, которые обратили внимание на феномен обратной перспективы в православной иконописи и попытались раскрыть его духовно-смысловое значение, как это сделано в его статье «Обратная перспектива» [4, c.46−103]. Но он был первым, кто пространственное содержание понятий прямой и обратной перспективы переключил на время, сформулировав тем самым гипотезу о прямом и обратном течении времени, которая затем нашла прямое подтверждение в квантовой теории физики (подробнее см. в работе [6]).
      Гипотеза Флоренского опирается на опыт переживания времени в двух, присущих человеку состояниях, − дневном и ночном, бодрственном и сновидческом. Мало спалось, да много виделось» − такова, по словам Флорнеского, сжатая формула особой сгущенности сновидческих образов. Всякий знает, что за краткое, по внешнему измерению со стороны, время можно пережить во сне часы, месяцы, даже годы, а при некоторых особых обстоятельствах − века и тысячелетия. В этом смысле никто не сомневается, что спящий, замыкаясь от внешнего видимого мира и переходя сознанием в другую систему, и меру времени приобретает новую, в силу чего его время, сравнительно со временем покинутой им системы, протекает с неимоверной быстротою. «Но если всякий согласен и, не зная принципа относительности, что в различных системах, по крайней мере, применительно к рассматриваемому случаю, течет свое время, со своею скоростью и со своею мерою, то не всякий, пожалуй, даже немногие, задумывался над возможностью времени течь с бесконечной быстротою и даже, выворачиваясь через себя самого, по переходе через бесконечную скорость, получать обратный смысл своего течения» [7].
       Должно быть, найдётся немало тех, кто, проходя курс учёбы в средней школе или ВУЗе, испытал благотворное влияние обратного смысла течения времени, когда в порядке домашнего задания надо было решать довольно сложные математические задачи, и идея решения высвечивалась в предутренние минуты сна. Обратное течение времени стоит рядом с феноменом озарения, возникающего в церебральной системе человека и снабжающего нас новой информацией, которая появляется как результат преодоления энтропийного хаоса, о чём в своё время писал французский физик Леон Бриллюэн [8, c.338−352].
       В двух следующих положениях можно выразить наиболее эффективные средства поражения, используемые в информационной войне:
1) дурманящая разум человека доктрина социального и научно-технического прогресса;
2) гибельное наступление на его (человека) родословное бытие.
       Выработать здоровую реакцию против этих положений значит приступить к реальному освоению экзистенциального времени. Н. В. Устрялов (1890−1937) в своей брошюре «Проблема прогресса» приводит следующее высказывание В. Н. Ильина на данную тему: «Над пошлой и философски безграмотной идеей прогресса посмеялась духовная элита; но это идея «перешла к неграм», по выражению Кайзерлинга, овладела «чёрными» душами − сделалась фактором ужасающего регресса» [9, c.126]. С другой стороны, виднейший прогрессист XIX века Карл Маркс заявлял, что в тот момент, как он открыл законы исторического развития общества, закончилась предисторическая эпоха и начинается собственно история, ведущая к коммунистическому будущему. Этот прогресс, однако, требует, по его мнению, жертв со стороны непрогрессивных народов − «реакционных славян», к числу которых, в первую очередь, он относил русский народ [10]. Условием их гибели должна стать революционная диагностика. Соратник Маркса Фридрих Энгельс так выражал эту мысль, разбирая конкретный случай этнических взаимоотношений в Австрии: «Среди всех больших и малых наций Австрии только три были носительницами прогресса, активно воздействовали на историю и ещё теперь сохранили жизнеспособность; это − немцы, поляки и мадьяры.
       Всем остальным большим и малым народностям и народам предстоит в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции. Поэтому они теперь контрреволюционны» (цит. по [10, c.23]. Гитлер внёс в данное историческое задание Маркса и Энгельса одну поправку: он вычеркнул из числа прогрессивных народов поляков. Ну а все подробности, касающиеся прогрессистских взглядов Маркса и Энгельса, читатель найдёт в цитируемой нами книге Сергея Кара−Мурзы. Но и здесь следует напомнить всем сторонникам марксизма о том, что он полностью совпадает с социал-дарвинизмом [10, c.245]
       После российской революции 1917 года клеймо «реакционного народа», препятствующего революционному прогрессу, было всецело перенесено на народ русский. В. И. Ленин, разбирая в письме к XII съезду партии вопрос о национальностях, автономизации и интернационализме, отчасти выразил своё отношение к русскому народу в следующем высказывании: «Поэтому интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически. Кто не понял этого, тот не понял действительно пролетарского отношения к национальному вопросу, тот остался, в сущности, на точке зрения мелкобуржуазной и поэтому не может не скатываться ежеминутно к буржуазной точке зрения» [11, c.359].
       Ленин требовал установления такого неравенства для русского народа, которое выражалось бы в наличии его неравноправия с остальными народами как в политическом, так и в экономическом отношении. Выполнение этого требования на практике не могло не приводить к тому, что русскому народу заведомо вменялись в вину все неурядицы в жизни автономных и союзных республик СССР. Тем самым в национальной политике Советского Союза закладывались предпосылки для его распада, что и произошло по истечении 74 лет советской власти. Читатель может спросить: а какое отношение имеют эти факты к информационной войне? Отвечаем: самое прямое, ибо государство наше распалось не в результате поражения в ходе полномасштабной, горячей, войны, в которой используются все виды оружия, а в результате поражения в войне, ведущейся в «четвёртом измерении».
       Вспомним теперь, как задорно звучала в годы советской власти комсомольская песня:

Шагай вперёд комсомольское племя,
Шути и пой, чтоб улыбки цвели.
Мы покоряем пространство и время,
Мы молодые хозяева земли.

       В деятельности, связанной с покорением пространства, в общем и целом, всё было неплохо, поскольку всегда для советского человека оставалась возможность (правда, иногда лишь в мечтах) перемещаться по стране с севера на юг и с запада на восток. А вот с «покорением времени» получилась неурядица: русский человек не имел права помыслить о протяжённости своей родословной в историческом времени далее тех пределов, которые были помечены тезисом «Мы все вышли из Октября». Разумеется, de facto и de jure это не относилось к другим народам СССР − грузинам, армянам, азербайджанцам, латышам и всем остальным представителям единого, как тогда провозглашалось, советского народа.
       Перенесёмся, однако, в дореволюционную Россию и посмотрим, как там обстояло дело с решением поднятых нами вопросов, прислушаемся к сообщениям наших добросовестных историков, правоведов, этнологов. Официальная доктрина российской государственности находила место в так называемой теории народности, кратко выражаемой словами «православие, самодержавие, народность» (провозглашена в 1832 году С.С. Уваровым). Трактовка её никогда не была однозначной. Если значение содержащихся в ней первых двух терминов более-менее понятно, то этого нельзя сказать о народности. Непонятно, о какой народности идёт речь. Скорее всего, подразумевалось простонародье, потому как немыслимо было относить к одному и тому же народу сословие дворян и сословие крестьян, несмотря на их, казалось бы, единое подданство одному и тому же государству. Немыслимо хотя бы потому, что баре (высшая знать поголовно) и крестьяне говорили на разных языках. Для одних языком общения был французский, для других же − русский.
       Василий Осипович Ключевский (1841−1911) красочно поведал нам, как впервые русские дворяне, участники I Великой Отечественной войны 1812−1814 годов, узнали и удивились тому, что разные европейские народы, независимо от сословной принадлежности, говорят на своих собственных языках. Перед их глазами, пишет Ключевский, пронеслись великие события, которые решили судьбы народов и в которых они сами участвовали. Воротившись из похода домой, они чувствовали, что ушли от своих стариков «на сто лет вперёд». «Они с прискорбием узнали, что Россия − единственная страна, в которой образованнейший и руководящий класс пренебрегает родным языком и всем, что касается родины. Потом ещё с большей скорбью они убедились, что в русском народе таятся могучие силы, лишённые простора и деятельности, скрыты умственные и нравственные сокровища, нуждающиеся в разработке, без чего всё это вянет, портится и может скоро пропасть, не принесши никакого плода в нравственном мире» [12, c.423].
       Читая Ключевского, как бы воочию видишь, что при его жизни уже остро стоял вопрос о том, кто и как воспользуется теми могучими силами, которые таились в русском народе. А между тем приходится констатировать, что официально русского народа в России не существовало. Вместо графы «национальность» в паспорте стояла отметка о вероисповедании. При этом православным мог стать человек любой национальности и любой другой конфессиональной принадлежности, оставаясь при этом этнически тем, кем он был рождён, без потери своего национального духа. Если нужны примеры, то лучший из них − китайцы. Изучая проблему заселения китайцами дальневосточных территорий России, наш выдающийся путешественник и этнограф В. К. Арсеньева (1872−1930) отмечал: «…Рассчитывать на обрусение китайцев не приходится. Скажу более – это наивно!.. Я видел крещёных китайцев, но не обрусевших. Ни в строе жизни, ни в обычаях, ни в одежде, ни в привычках христианин-китаец не изменяется». К такому выводу он пришёл ещё в 1914 году (речь идёт об очерке «Китайцы в Уссурийском крае»). Беда, однако, не столько в том, что христианин-китаец оставался и остаётся китайцем, сколько в том, что христианин русский переставал быть русским.
       Но обратимся снова к формуле Уварова «Самодержавие, православие, народность». Излишне будет напоминать, что российское самодержавие − дело рук державообразующего русского народа. И существовало-то оно до тех пор, пока опиралось на русский народ. Другие народы и племена Российской империи входили в её состав на других основаниях. Так грузинам грозила опасность быть покорёнными либо Турцией, либо Персией, откуда они не ждали ничего хорошего, армяне по тем же причинам боялись турецких завоевателей, для азербайджанцев опасность представляли персы-шииты и т.д. Масонская февральская революция устранила самодержавие. После этого не осталось ничего из того, что могло бы предотвратить распад Российской имперрии. Чего стоил, скаэем, белогвардейский призыв-девиз «За единую и неделимую»!? После них можно было бы надеяться, что большевики поставят вопрос о возрождении державообразующего народа. К сожалению, однако, они унаследовали православно-христианский интернационализм, лишь придав ему другую форму. И только в годы Великой Отечественной войны за русским народом было признано право произносить своё имя без таких приставок, как «насильник», «держиморда» и т.п., хотя продолжалось так недолго. Конечный результат − распад Советского Союза. Важно, наконец-то, понять, что этот национальный катаклизм не свалился к нам с неба, а оказался следствием нашего поражения в информационной войне, направленной на Россию со стороны её внешних и внутренних врагов.
       Один из представителей того пореволюционного течения, которое возникло в 20-е годы прошлого столетия и получило название евразийства, П. П. Сувчинский в 1923 году указал на самое верное средство преодоления революции: преодолеть революцию значит изжить условия, её порождающие. Он писал: «Помнить и сознавать недавнее прошлое как страшный опыт необходимо, но не это прошлое нужно ставить в основу идеологического и эмпирического возрождения России. Необходимо во всей остроте и глубине пробудить историческую память (конечно, не только эстетически и без искусственной архаизации), которая за последние века стала мельчать, потеряла способность синтетически охватывать всю прошлую судьбу своей веры, культуры и государственности, перестала воскрешать в настоящем. <…>. Далеко назад и далеко вперёд, но ни в коем случае не к близкому прошлому − вот куда должна звать будущая русская «реакция»!..» [13, c.219].
Сувчинский, как видим, выразил по-своему образцовый показатель применения диалектики прямой и обратной перспективы при оценке социально-исторических явлений. Только он не нашёл применения при подготовке и проведении так называемой «перестройки», после которой категория русских людей официально перешла в категорию русско-говорящих. Надолго ли?

                                                                                           Литература

1. Антипенко Л. Г. Духовное значение народно-исторической памяти в годы Великой Отечественной войны // Философия войны и мира (к 70-летию Великой Победы). М.: Российское философское общество, ООО «СиДиПрессАрт», 2016.
2. Месснер Е. Э. Хочешь мира, победи мятежвойну. М.: Военный университет, 2005.
3. Вадим Кожинов. Огни прошлого //
4. Священник Павел Флоренский // Соч. в четырёх томах. Т. 3(1). М.: «Мысль», 1999.
5. Священник Павел Флоренский // Соч. в четырёх томах. Т. 3(2). М.: «Мысль», 1999.
6. Антипенко Л. Г. Математический универсум Хайдеггера. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2015.
7. Флоренский П. Иконостас / www.vehi.net/florensky/ikonost.html
8. Бриллюэн Л. Термодинамика, статистика и информация // Успехи физических наук, т. LXXVII, вып.2, 1962.
9. Устрялов Н. В. Проблема прогресса. М., 1998, 2-е изд.
10. Кара-Мурза, Сергей. Маркс против русской революции. М.: Эксмо, Яуза, 2008.
11. Ленин В. И. ПСС, т. 45.
12. Ключевский В.О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. М.: «Правда», 1991.
13. Сувчинский П. П. К преодолению революции // Русский узел евразийства. Восток в русской мысли (сборник трудов евразийцев). М.: «Беловодье», 1997.