Духовное значение народно-исторической памяти в годы Великой Отечественной войны

5. Судьба и Книга В ответе на вопрос читателей, как был написан «Василий Тёркин», Твардовский объясняет, почему он своё произведение назвал Книгой про бойца. Имело значение в этом выборе, пишет он, то особое, знакомое ему с детских лет звучание слова «книга» в устах простого народа, которое как бы предполагает существование книги в одном экземпляре. «Если говорилось, бывало, среди крестьян, что, мол, есть такая-то книга, а в ней что-то написано, то здесь никак не имелось в виду, что может быть другая точно такая же книга. Так или иначе, но слово «книга» в этом народном смысле звучит по-особому значительно, как предмет серьёзный, достоверный, безусловный» (А.Твардовский. Как был написан «Василий Тёркин»// Василий Тёркин. Книга про бойца. М.:Наука, 1978, с.261). Существовало такое представление о Книге и у нас в Белоруссии. Только вдобавок к тому, что сказано о ней Твардовским многие считали, что в Книге записаны судьбы как отдельных личностей, так и целых народов. Читать её мог не каждый, а только люди особой святости – блаженные, калики-перехожие. Знали и мы в своей деревне одного такого блаженного. Звали его Романом Исаевичем. До войны он пас деревенское стадо коров, переходя по очереди из одной хаты в другую. Каждую ночь проводил где-то в лесу. Замечали, что при любой ненастной погоде утром в деревню возвращался непромокшим. Никакой платы не брал за исключением 2-3 пачек чая в месяц.
 Во время оккупации он ходил по деревням и жил на подаяния. Слову его опять же многие верили. Ведь это он рассказывал, чт? давным-давно было предсказано в священном писании: как в небе будут летать железные птицы, как вся Земля окажется покрытой металлической паутиной, и о многом другом, что и на самом деле сбывалось на глазах наших современников. Но однажды мне пришлось разочароваться в пророческом даре Романа Исаевича. Как-то увидев его под осень 1942 года, мать, надеясь получить ответ на главный вопрос, к концу разговора спросила: «Роман Исаевич, когда же кончится война?». На что последовал ответ: «А вот когда немцы возьмут Москву, тогда и войне конец». Такой ответ меня сильно разочаровал. Получалось всё так просто, прозаично и в то же время возникала видимость, что и изменить-то ничего нельзя. Я заметил, что мать к его ответу отнеслась недоверчиво, потому что немцы уже не раз сообщали о том, что с Москвой всё покончено. Тогда и пошатнулась моя детская вера в предначертанную судьбу.
 Позже я узнал, что предки наши, жившие в тот исторический период, когда христианства на Руси ещё не было, власть судьбы над собой не признавали. Как сообщал в VI веке византийский хронограф Прокопий Кесарийский, славяне, или славяно-русы, исповедуют единого Бога, творца молний, владыку над всеми. Судьбы же они «совсем не знают и не придают ей никакой власти над ними; но, видя себя удручёнными болезнью или близкою смертью в бою, обещают Богу принести жертву за спасение жизни и, избежав опасности, приносят в жертву обещанное…» (И.И. Срезневский. Исследование о языческом богослужении древних славян. СПб.,1848, с.2). С принятием христианства эта национальная черта самосознания нашего народа, казалось бы, должна была быть утраченной. Но этого, к счастью, не произошло. Как убедительно показал Гюстав Лебон в своей «Психологии народов и масс», для этноса, принимающего по каким-то причинам религиозные верования со стороны, существует только две альтернативы: либо он перерабатывает чужую религию в соответствии со складом своей души так, что от неё в конце концов остаётся одна внешняя форма, и тогда он продолжает в новых условиях своё историческое развитие, либо он не справляется с этой задачей и погибает (Гюстав Лебон. Психология народов и масс, СПб.: Макет, 1995, с.77 – 123).
 В наказе Владимира Солоухина описан один характерный эпизод из нашей отечественной истории, имеющий непосредственное отношение к затронутой мною теме судьбы. Передаю его дословно, так, как он прозвучал из уст писателя.
 Произошло это в период крещения Руси. Сами понимаете, что когда Владимир Святой приказал сбросить Перуна в Днепр и велел всем креститься, это был единичный, хотя и государственного, исторического значения случай принятия христианства языческой Русью. После этого христианские проповедники пошли в разные города и веси, в разные племена, жившие тогда на территории Руси, крестя язычников и обращая их в христиан. И вот, когда один из монахов-подвижников пришёл к языческому племени, обитавшему на Севере, и убедил это племя принять христианство, произошло следующее. Вождь племени, который должен был первым пройти обряд крещения и показать, таким образом, пример своему племени, вошёл в реку, выхватил из ножен меч и, высоко подняв его над головой, трижды окунулся в воду.
 И когда он вышел на берег, монах-миссионер упрекнул его: Что же ты, мол, сам окунулся, а меч свой не окунул? И вождь Ему ответил… – Я, говорит, прошёл обряд крещения. Я теперь христианин. Я буду соблюдать Христовы заповеди, буду жить так, как велит мне Христова вера. Я даже буду прощать врагов. Но ме-еч мой! … Но меч мой никогда не должен быть добрым к моим врагам! Он никогда не будет добрым к врагам моего племени – он не для этого предназначен. Меч в моей руке для того, чтобы защитить меня и моё племя, и ему нельзя быть добрым, как мне!
 Вот что сказал монаху этот вождь племени. (Наказ Владимира Солоухина// Вячеслав Морозов. Россия: век уходящий. М.: Фонд содействия развитию социальных и политических наук, 1999,с. 77 – 78).
 На этом конкретном примере можно видеть, как преобразовывалось принимаемое на Руси христианство в национальное вероисповедание, позволяющее нашему государству отстаивать свою независимость в борьбе с внешними врагами. К сожалению, гораздо сложнее обстояло дело в борьбе с врагами внутренними, подрывающими наши национальные религиозные устои посредством известной «ереси жидовствующих». К тематике о «ереси жидовствующих» нам ещё предстоит вернуться, здесь же стоит сказать ещё несколько слов для прояснения нашего отношения к тому, что называют судьбой.
 В наших краях в Беларуси, словом «судьба», конечно, не пренебрегают, ему внимают с теми, кто «предсказывает судьбу» по картам или когда оно звучит в песенном творчестве («кто-то мне судьбу предскажет, кто-то завтра, милый мой,…»)